Чья-то любимая - Лэрри Макмуртри

Когда мистер Монд заговорил, речь его была замедленной и абсолютно не выразительной. Наверное, потому что ему стоило большого труда просто открывать рот. Возле мистера Монда, на почтительном расстоянии, стояло несколько человек из его обычной свиты. Но Эйба видно не было, как не было и девчонок-подростков с подпрыгивающими грудками. Телефоны со множеством панелей и кнопок не подавали признаков жизни. Да и весь этот прекрасный сад чем-то походил на морг.

И все-таки где-то в глубине черных глаз мистера Монда таилась жизнь. Устремленный на меня взгляд был гораздо более цепким, чем пожатие руки, хотя столь же маловыразительным, как и голос его владельца. Жизненные соки уже покидали это тело, но в глазах мистера Монда еще светился злой огонек.

– Украдите его, – сказал он.

Потом на какой-то миг он тяжело задышал, икнул и попробовал прочистить горло, чтобы голос его зазвучал чище.

– Украдите этот фильм, – сказал он, когда снова смог заговорить в своей обычной манере.

– Что вы имеете в виду? – спросила я. – О чем вы говорите?

– Нужно что-нибудь такое придумать, – сказал он. – Мне уже не для чего больше жить, только для этого. Все, что я до сих пор проделывал с вами, было сплошным злом. И мне это удавалось, потому что у меня тогда был выбор. Это я натворил столько бед, что правление со мной уже смирилось. А я в любом случае оказался самым умным, потому что всегда делал для них деньги, понимаете? Не знаю уж, сколько – сто миллионов в год, наверное. Даже когда мне было девяносто лет, даже девяносто один. И никто из всех остальных этого сделать не мог, ни долбаный Голдвин, ни Барри Кон, никто!

Распираемый гордостью, мистер Монд слегка поднял челюсть, а потом она снова упала ему на грудь.

– А теперь они рады, что я болен, – сказал он. – Они ждут моей смерти уже лет десять, нет, двенадцать. Все как надо! Так оно и бывает во всем мире. Я старый, я умру. Но сначала я хочу, чтобы вы украли этот фильм.

– Как же мне это сделать, мистер Монд?

– Вы меня разочаровываете, моя милая, – сказал он. – Откуда я знаю – как! Наймите грабителя. Украдите ключи от лаборатории. Заполучите негативы. Подожгите со всех сторон, что-нибудь придумайте. Но фильм обязательно украдите. Заполучите для себя все, что только найдете. А иначе эта шлюха, которая считает себя всемирной звездой, обязательно его уничтожит.

– Честно говоря, я не очень-то уверена, что там есть, что уничтожать, – сказала я.

– Да не в этом дело! – сказал он. – Разве я уже не сказал вам, что надо придумать что-то скверное! Нельзя позволить им добиться своего, вам ясно? Мы не позволим этой проститутке осуществить ее замысел. Почему они должны добиться своего? Этот фильм делали мы, вы и я. И поэтому нам надо сделать все, чтобы у них ничего не вышло!

Старый мистер Монд вызвал у меня огромное изумление. Он со всей страстью неотрывно смотрел на меня, и страсть эта была многолика. Мистер Монд хотел, чтобы я стала его орудием, чтобы я помогла ему нанести его самый последний удар. Я никогда и не подозревала, какое чувство злобы должны вызывать у стариков те, кто ниже их – а именно, люди молодые. Теперь старый Мондшием уже смирился с неизбежностью, но ему хотелось нанести всем еще один последний удар, дать волю своей гордости. И жертвами этого будут те, кому доведется жить дальше, когда его самого уже в живых не будет.

Так нет же, пусть это будет его собственный удар, но не мой. И что же, по его мнению, мне надо будет делать после кражи фильма?

– Вы знамениты, – ответил на мой вопрос мистер Монд. – Вы постановщик-женщина. И потому вы крадете свой собственный фильм, так что же они могут поделать? Если они посадят вас в тюрьму, общественность этого так не оставит. Эйбу на этот фильм наплевать. Он готов его вообще просто сжечь. Тогда они получили бы деньги по страховке и избежали бы всяких проблем с его выпуском на экран. Украдите свой фильм! Потребуйте за него выкуп. Заставьте отдать вам готовый монтаж. Вы добьетесь такой огромной публичной огласки, которой никто никогда еще и не видел. Поднимется такой шум, как будто бы вернулась Гарбо или случилось что-нибудь в этом роде! И эта гласность и сделает ваш фильм реальностью.

Я не знала, что ему сказать. Для меня его предложение было фантазией душевнобольного.

– Я не очень-то способна на преступление, – сказала я.

– Какое преступление? – возмутился мистер Монд. – Послушайте, вы имеете все моральные права. Ведь этот фильм сделали вы.

В этот момент силы ему изменили и он больше говорить не мог. Казалось, из него понемножку выходят остатки жизни. Мистер Монд так ослабел, что едва сумел промямлить мне «до свидания». Его увезли. Погасли даже его глаза, но только в самую последнюю очередь. Много времени после того, как он лишился дара речи, глаза старого Монда излучали свет, освещавший его пепельное увядшее лицо.

Я просто не знала, как мне все это воспринимать. Почти на смертном одре, этот человек еще был способен на какие-то хитроумные интриги. Я считала, что старый Мондшием относился ко мне с симпатией. Я думала так всегда. Но, по правде говоря, кто знает, какие чувства на самом деле испытывают старики к молодым женщинам? Много лет назад, лет десять, наверное, задолго до того, как я начала для него работать, мистер Монд вдруг раскрылся передо мною. В тот день я приехала к нему в дом с одним своим приятелем, который писал для Монда какой-то сценарий. Когда я выходила из дамского туалета, из ванной вышел мистер Монд. Брюки на нем были спущены, а сам он теребил в руках нижний конец рубашки. Мне кажется, это не было простой случайностью. Думаю, он тогда подстроил мне ловушку. Сейчас я вспомнила тот случай из-за выражения его глаз – старый Монд внимательно следил, как я среагирую на его предложение украсть свой фильм. Позже, когда я снова об этом думала, я помнила только его глаза, а никак не его петушок, который был очень похож на кусочек старой пробки.

На следующий день я нечаянно столкнулась с Эйбом. Он шел по коридору с Джилли Легендре, который только что вернулся после съемок фильма в Турции. Эйб при виде меня вздрогнул и начал что-то бормотать еще до того, как я физически смогла бы его услышать. Потом он резко повернулся и заспешил в другой конец коридора.

Громадный Джилли в полном изумлении смотрел вслед исчезающему Эйбу. На Джилли были белые брюки и какая-то красная греческая рубашка.

– Что у вас такое? – удивился он. – Может, свинка? Ни разу не видел, чтобы Эйб бегал с такой скоростью, а я ведь с этим мелким мерзавцем вместе вырос.

Возможно, в каком-то смысле для Джилли это было сокровенной тайной. Он был аборигеном кино. И вырос он среди людей кино, в Голливуде, в Париже, в Нью-Йорке. Киноиндустрию и свойственные ей пути и традиции он знал так же хорошо, как фермер знает свои поля. Ходить по Голливуду для Джилли было все равно как бродить по собственному дому.