Том 12. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

Но подвал, как и тот сарай, в котором строился бермудский шлюп, привлекал тех же: Радкевича, Положечку, Качку и других, не столько занятых загадками кокса, сколько просто любопытствующих или желавших развлечься.

Положечко был известен, между прочим, тем, что в двадцать пятом году удивился, почему на фронтоне институтского корпуса торчит еще двуглавый огромный орел над белой мраморной доскою с золотыми буквами старой надписи, и вызвался его сбить; он был спущен к этому орлу на канате с крыши и остервенело долбил его молотом, раскачиваясь и привлекая множество зевак, пока не сбил; он был похож тогда на горных охотников, воюющих с орлами около их гнезд, из которых они забирают орлят и яйца.

Этот Положечко сразу наполнял и верхний и нижний этажи подвала своим трубным гласом, давая советы, которые совсем не относились ни к физике, ни к химии кокса.

— Клю-ча-рева! — рычал он. — Ко-но-бе-ева! Мой вам совет: будьте женщинами даже и в вонючей лаборатории этой. И рядом с ретортами всякими и колбами кладите коробочки пудры и два карандаша: для бро-вей и для губ. Умо-ляю вас, не забывайте об этом никогда в жизни.

Марк Самойлович Качка теперь уже как механик присматривался к аппаратам и просил Леню объяснить ему их действие, а Леня спрашивал его:

— Много ли у вас слушателей, Марк Самойлович?

— Не могу сказать, чтобы много, но зато… очень, очень прилежные ребята.

— А у вашего предшественника, покойного Ярослава Иваныча, нас, слушателей, было только трое, — вспоминал Леня. — И когда кого-нибудь из нас троих не было в аудитории, добрейший чех говорил: «О-о, вас, кажется, стало зна-чи-тель-но меньше сегодня», — но очередную лекцию все-таки читал.

— Читал? — удивлялся Качка.

— Да, он был добросовестный человек… Но случалось, что приходил только я один. Ярослав Иваныч мне: «О-о, что же это такое? Как поредели ряды». Я, чтобы его успокоить, признаться, врал: «Сейчас придут, Ярослав Иваныч. Вот я схожу за ними. Сходить?» — «Сходите, пожалуйста». Я — со всех ног вон. Через полчаса заглядываю в двери, — ушел? Нет, ждет. Черт знает до чего неловко было! Все-таки я его убеждал лекцию отложить. Наконец, подошли зачеты. «Я, говорит, буду вас гонять по всему курсу: приготовьтесь как следует». Готовимся, хотя и некогда было. Приходим. «Пока, говорит, я еще прочитаю вам пропущенное мною по теории винта и кое-что о домкрате». Читает. Слушаем. Кончил, наконец. «Теперь, говорит, можете идти и считать, что зачеты вами сданы…» Хороший все-таки был человек — этот Ярослав Иваныч.

— Но если он умер от огорчения, что у него только трое слушателей, то я-я… я надеюсь прожить впятеро дольше него: у меня пятнадцать, — подхватывал Качка весело.

Глава одиннадцатая

На коксостанции работали ревностно. Производили исследования углей различных шахт на коксуемость, занимались немаловажным вопросом самовозгорания угля на складах, учитывали изменения веса и влажности угля при действии на него кислорода и свежего воздуха; окисляли угли перманганатом калия, извлекали из углей аммиак, смолу и бензол.

Для всего этого применялись приемы, уже испытанные в лаборатории Лапина, но если там эти приемы вводились в интересах кабинетной науки, то теперь Коксострой потребовал от лаборатории помощи производству кокса, и с этой целью Голубинский посылал на завод то одного, то другого из подвальщиков. Между тем надо было думать также и о дипломных работах, так как почти все подвальщики кончали институт.

Выдался редкостно теплый день в середине января. На Проспекте, самой людной улице города, столь возмущавшей старика Юрилина огромным количеством бездельников, двигались сплошные толпы, так как день был не только теплый, но еще и выходной.

Леня Слесарев и Лиза Ключарева шли рядом в толпе и говорили о своих будущих дипломных работах. Под ручку идти они не могли, — для этого Леня был слишком высок, а когда Ключарева попыталась все-таки продеть свою руку за его, опущенную в карман, то Близнюк, попавшийся им навстречу, сейчас же заторопился, доставая свой маленький альбом для карикатур, радостно бормоча:

— Как вы, друзья мои, похожи, так сцепившись, на болгарина с обезьянкой, которых я видел однажды в детстве… Любопытнейшая выйдет у меня карикатура.

Ключарева, вскрикнув, бросилась прочь, чтобы не попасть на страницу близнюковского альбома. А когда подошел Леня, сказала о Близнюке:

— Воображаю, как он нас теперь изобразит, противный. Он знает, конечно, что я неравнодушна к тебе, и, просто говоря, рев-ну-ет. Когда мы с тобой ездили на лодке месяц назад, он был вне себя от злости и мне потом говорил всякие глупости, — мне их тебе и передавать не хотелось.

— Не «ездили на лодке», а «ходили», — поправил ее Леня. — На судах, всяких вообще, как морских, так и речных, не ездят, а ходят.

С месяц назад, в начале декабря, действительно они сделали прогулку по Днепру вдвоем, — последнюю в том году, — на том самом бермудском шлюпе, который выстругивал и сколачивал Леня. Днепр еще не стал тогда, хотя вода уже густела, и из этой густой холодной воды они вылавливали руками полугнилые яблоки, выброшенные с баржи, только что перед этим прошедшей. Вылавливать яблоки эти из ледяной воды было увлекательной забавой, и так заливисто-звонко хохотала при этом раскрасневшаяся и краснорукая Лиза, время от времени оценивавшая улов:

— Пуд… Два пуда… Три пуда…

Леня заметил ей на это под конец:

— Ты так увлеклась, что забыла уж счет на килограммы. Так всякие дикие эксперименты явно вредят культуре!

Он очень охотно соглашался всегда идти с нею, куда бы она его ни приглашала, если только не был срочно занят, и в то же время слегка подшучивал над нею и делал вид, что гораздо старше и опытнее ее во всяких житейских вопросах, хотя она, по ее же словам, была старше его (впрочем, «только на каких-нибудь полгода»). Ее любовь к сцене, ее большая внимательность к игре актрис, собственные выступления в студенческом драмкружке, заученные наизусть несколько довольно сложных ролей — все это не могло не заставить ее забывать очень часто не только счет на килограммы на декабрьском Днепре, но и то естественное, то свое собственное, что в ней было, и не один только заливистый, раскатисто-звонкий, не то чтобы веселый, а просто наигранно-актерский смех отмечал про себя, думая о ней, Леня.

И теперь, когда в две реки, вперед и назад, текли около них бесконечно разнообразные на вид люди большого города, Леня, сам того не замечая, совершенно непроизвольно сравнивал все встречные лица с лицом идущей с ним рядом Лизы Ключаревой, все звеневшие кругом голоса с ее голосом, чужой веселый смех с ее смехом, даже всякое такое малопостижимое, что было пришлепнуто к женским головам, — с ее вязаной красной штукой, и думал, сам удивляясь этому, что ему почему-то все равно, — идти рядом с Лизой или с кем-нибудь совсем незнакомой из этой вот толпы.

И слова ее теперь — «неравнодушна к тебе» — как-то покоробили Леню, почему он и отозвался на них только тем, что лодки «ходят».

Однако она не заметила этого; она была вся занята сейчас Близнюком и его ревностью; она говорила спеша:

— Ты знаешь, он мне даже предлагал записаться, но я-я… ни за что… Я ему так прямо и сказала: «Черт знает что ты выдумал…» И вообще-е… с какой стати? Хотя, конечно, из него выйдет дельный инженер, но вот у него нет пока еще ни одной научной работы, а мы с тобой уже написали ведь, хоть небольшую и не очень важную, и еще не одну напишем, правда? А с ним я бы не могла ни за что… Сиди и смотри на его толстые губы каждый день. С какой стати?.. Во-обще-е… у меня к нему никакой склонности нет… Я ему так и сказала… «А к Слесареву, говорит, есть?» — «Есть, говорю, а тебе какое дело?» Он на меня так посмотрел тогда, что-о… Потом пошел. И вот теперь он ревнует.

Та «научная работа», о которой говорила Лиза, была небольшая статья, напечатанная в одном из технических журналов. Конечно, статью эту целиком писал Леня, ее же участие в работе свелось только к тому, что она делала обычные и очередные на станции опыты под его руководством.

Правда, он требовал в этих опытах большой тщательности и строгой точности и неизменно после каждого нового опыта говорил: «Этот эксперимент нам с тобой надо бы повторить: вдруг получатся несколько другие результаты».

О причинах забуряемости коксовых печей он вскоре после той памятной аварии на заводе написал статью для специального журнала, и она была напечатана и привлекла внимание коксовиков. Статья же, подписанная им и Ключаревой, была уже третьей его работой. Он отлично усвоил стиль научных статей, а также и то, что кончать их нужно непременно благодарностью тому-то и тому-то «за весьма ценные указания». Писать статьи за двумя, даже тремя подписями было тоже принято в технических журналах: так они казались солиднее и, пожалуй, неопровержимее, какими кажутся на суде одинаковые показания сразу нескольких свидетелей.