Собрание сочинений в шести томах т.2 - Юз Алешковский

Уголовную проказу Л.З. с ходу отличил от «политиков», от врагов народа… Некоторых из них он даже узнал. Встречались на совещаниях… фотоснимки в «Правде»… Несколько раз один из дружков отстранял Л.З. от «очка», деловито и компетентно вглядывался в происходящее в камере и охотно комментировал.

После просвещенных комментариев Л.З. просто умолил больше не отрывать его от жуткого представления.

Четверо урок втолковывали трем бывшим руководителям крупных областей, что им необходимо пройти испытания перед этапом. Если они выдержат их, значит, получат в лагере приличные должности придурков и таким образом сохранят себе жизнь. Ее очень важно сохранить, увлеченно внушали урки, потому что происходит полная беспределыцина в партии и государстве… суки рубят под корень ленинских блатных… падлы поставили родину раком… кто кого угребет, тот того и уебет… члены политбюро вырывают из пасти народа кровавую птюху, а сахарок проигрывают блядям из Большого театра… жизнь надо сохранить и отмазаться так, чтобы по Красной площади целый год текли слезы и сопли беспредельщиков, пока говно из Неглинки не поднимется до третьего этажа Лубянки, сучий мир, пропадлинам скоро чехты придут по-сонникам…

Л.З. в те самые минуты проглядел, увлекшись сюжетом камерной сценки, проглядел, обмирая от острого интереса к тому, что дальше будет, проглядел Л.З. в выражениях лиц и особенно глаз бывших своих коллег по партработе и воспитанию нового человека странную муку последнего отчаяния.

Урки поставили наконец двух бывших руководителей друг за другом, затем третий – в прошлом организатор ЧЕКА в Сибири – обхватил первого за шею. Ноги его урки быстро накинули на плечи сзади стоящего, третьего. Лодыжки ног туго перехватили скрученной наволочкой. То же самое сделали с запястьями рук, чтобы висевший не смог впоследствии вырваться.

Никто, кстати, в камере не спал, зная, что забалдевшие надзиратели дрыхнут, то есть нагло давят мух с козырями. Забыв про «очко», все азартно ждали «авантажного сеанса».

Наконец, один из урок приказал кучке политиков-«фа-шистов» вполголоса начать завывать: «Наш паровоз летит вперед. В коммуне остановка…» Затравленные урками «фашисты» послушно начали подвывать свою любимую религиозную песню.

Затем вполне интеллигентно выглядевший блатной раскурил обожаемую Сталиным папиросу «Герцеговина Флор». Раскурил, затянулся со смаком и наслаждением, дал затянуться кирюхам и стянул с висевшего «фашиста» брючата.

Л.З. просто затрясся от хохота.

Поскольку вся камера весело гоготала, голожопый товарищ натужно пытался улыбнуться.

Но главное было впереди, Л.З. чувствовал это, всебла-женно, как в кинозале, отдаваясь милой волне зрительского предвосхищения, и с некоторой досадой думал, что не мешало бы расширить чертовы гляделки в дверях тюремных камер… остались, понимаете, как при царе… и тут мы, черт подери, никак не покончим со старым…

Главное представление было впереди. И вот оно началось. Интеллигентно выглядевший урка вдруг перестал дыбиться. Харю его как-то исказило. Кончик языка высунулся на миг, словно у гадюки. Глаза были неподвижны. Губы как бы затянуло в тонкую, злоехидную трещину рта.

Он сдул с папиросы пепел и воткнул ее горящим концом в зад несчастного. Тот бешено задергался, и – что странно – коллеги по «номеру» вместе со всеми ужасно захохотали, хотя Л.З. мог бы тогда не проглядеть, что глаза их все так же были полны мучительной сокрушенности…

Еще страшней было то, что на вспотевшем от напряжения и боли лице повисшего тоже дергалось какое-то подобие улыбки. Видимо, и он старался как-то отвлечься от более отвратительной, чем боль бедного тела, от неотпускаю-щей душу и сознание муки. Да еще и принимал по стадной, по партийной привычке игру большинства, лишь бы не оставаться в «беспартийном» одиночестве.

Тогда урка прижег еще разок и еще… и еще. Руки и ноги у провисшего снова задергались удивительно комично, вызывая в примитивном, в зверином в эти минуты воображении гнусных соглядатаев образ паровоза. Зад пытаемого окутан был к тому же табачным дымом, а изо рта вырывались какие-то жуткие звуки… пых-тах… пых-тах…

Но вот он как-то безжизненно перестал дергаться от прижиганий. Кто-то наконец сочувственно зароптал. Руки и ноги несчастного освободили от скрученных наволочек. Он сполз на пол и беззастенчиво затрясся в рыданиях. Урка участливо тыкнул его в бок носком модельного штиблета и предложил милостиво «Герцеговину Флор».

Л.З. удовлетворенно отметил про себя, что враг народа не только охотно принял папиросину из рук садиста, но и прикурил от окурка, которым ему только что прижигали беззащитный анус. Прикурив, благодарственно и воспитанно кивнул головой. Урка тоже самодовольно ухмыльнулся.

Несчастный, не вставая с пола, жадно и блаженно затягивался любимым сталинским дымком, но в выпученных его от попытки понять все происходящее глазах, в побелевших его глазах застыла мысленная мука о необратимо изуродованном им самим Образе Жизни. О невозможности, адской невозможности начать жизнь сначала…

Л.З. не мог не почуять, что в таком вот странном выражении глаз есть нечто жизненно важное и поучительное.

Дружки, когда он поделился с ними некоторыми соображениями, корча из себя большого психолога и философа, сказали, что его, конечно, надо бы бросить на работенку в органы.

Л.З. отшутился, заметив, что дружки его вкручивают тут мозги десяткам и сотням врагов народа, а он – Л.З. – проделывает это в «Правде» с миллионами… понимаете, что на сорок три процента гораздо труднее…

Вот эти-то нелепые слова закрутились вдруг в мозгу дергающегося под одеялом – сверху еще лисий салоп – Л.З. Так и скакала мерзкая фразка по извилинам… сорок три процента гораздо труднее… сорок три процента гораздо труднее… скакала на крысинах лапках последних буковок «ее», умывая ими то и дело вострые цифирьки отвратительной мордочки. А от знака «%», как от перекошенных и лишенных зрачков белых глазенок, пованивало на Л.З. такой мстительной безысходностью, таким безнаказанно изгиляющимся издевательством, которое наверняка испытывали на себе в прошлом многие жертвы главного редактора «Правды», наркома Госконтроля, члена Военного совета фронта и т.д. – жертвы самого Л.З.

Затем ему удалось пришибить этого крысеныша с пус-топроцентными глазками. Он начал лихорадочно перебирать версии и варианты, как любит выражаться один замечательный современный писатель.

Работали ли Верста и Верлена на второго хозяина?… Если работали… им нет прощения за все то, что он сделал в жизни для них, их ненасытных родственничков и сонма преступных знакомых… о… моя месть будет неслыханно тонкой и беспощадной… папочка и мамочка содрогнутся на том свете… можете быть уверены… Мехлис ни на йоту не прощает врагам ни грана предательства… Это общеизвестно… Подслушать можно было многое. На то она и техника… Но об открытии «смертин» знали только мы трое… Никаких бумажек не было… формулы сожжены мною лично… Неужели донесли сами, почуяв, что мне и всем нам – крышка?… Этого следовало ожидать от таких блядей… грязные бляди… я сделал им жизнь… дачи… миллионы на счетах… камни… посуда… склад японских кимоно… меха… о-о, сволочи… Но если сознались под пытками, Мехлис простит… Это Мехлис умеет прощать. Необходимо как-то протянуть хоть месяц… хоть три недели… надо что-то сделать… вновь имитировать инфаркт с ослаблением умственной деятельности… сбежать на дачу… к семье… к семье… там не предадут… Сначала – на дачу, а уж там инфаркт… и пропадите вы все пропадом… вот помочусь – и сразу на дачу…

Все эти беспорядочные мысли и образы мелькали в башке Л.З. наряду с серьезно обдумываемым планом побега в Израиль на военном самолете. Родственник Л.З. начальствовал со времен войны в авиачасти, расквартированной на Кавказе. В один из пьяных наездов в Москву он, размазывая слезы на хулиганской с детства физиономии, жаловался своему родственному покровителю на гнусное юдофобство гарнизонного офицерья, а особенно их завистливых сучек-жен… Этого вполне можно было бы склонить к шикарному перелету, если не в Израиль, то на Запад… Самолет продать, к ебаной бабушке, а на вырученные деньги завалиться в бардак… Париж… многовековая половая культура ебли… написать, не выходя оттуда, многоденежный роман – документальную сказку о кровопийстве Сталина… можно будет уговорить Чарли Чаплина поставить фильм… Это же большие деньги для меня и для него… я соглашусь не меньше чем на семьдесят процентов… ну хорошо… на шестьдесят три процента… я прожил шестьдесят три года… побег не реален… если они опустятся до того, что станут пытать Мехлиса… бесполезно говорить всю правду… все равно не поверят… непременно возьму с собой по делу Жопоморду и лаптя сраного – Никиту… возьму Буденного с Кагановичем… примажу боком Суслова с Берией… наберу приличную группку… все равно не поверят, что Мехлис как прекрасный организатор… на всех участках… пребывал в одиночестве… абсурд. О-о, как покорчится усатая шпора на ряде очных ставок со мною… как он покусает левый и правый усы, пока их не вырвут по волосинке… сам буду помогать рвать в плане помощи следствию… с выкрутом… с неторопливым вытягиванием и одновременным мелким подергиванием во все стороны… Берию после всех его истерических «не-е-ет!… не-е-ет!…» спокойно попрошу снять пэ-эн-снэ и буду харкать в глаза до полного слюноотделения… всем контраргументам чахоточной мрази Суслова противопоставлю убийственную сардоническую усмешку… она мне всегда удавалась в разговорах с врагами… а Каганович?… А?… ха-ха-ха… Вы говорили о согласии Булганина с Ворошиловым объявить противоядерную тревогу с переведением Иосифа Виссарионовича в бункер станции «Кировская» и последующим ее затоплением сероводородо-циани-стой водой… Неужели не помните, Лазарь Моисеевич?…о-ха-ха… о-ха-ха-ха…