Собрание сочинений в шести томах т.2 - Юз Алешковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– При всем моем желании, Иосиф Виссарионович, я физически не в состоянии быть на приеме, а тем более на обеде, – сказал Л.З. сущую правду, поскольку ничего иного он и не мог ответить.
– Слабость в ногах? Сухость во рту? Запотевание лица и ладоней? Перебои сердечной деятельности? – сочувственно, как показалось Л.З., спросил Сталин, от чего ненависть к нему превзошла в тот момент и страх, проникший в каждую клеточку тела – души уже не было, – и туповатое недоумение ошарашенного чуть ли не до кондрашки мозга.
– Все вместе взятое по одному делу, извините за повторение вашей замечательной шутки… Аркадию Райкину до нее, понимаете…
– Ну что ж… Поговорим и закусим с арабскими товарищами без тебя…
– Приятного вам пиршества, – только и успел с печальной бодрецой пожелать Л.З… Сталин, кашлянув, повесил трубку.
Повесив, вызвал тотчас дешифровалыцика и одновременно лихого чтеца между строк майора Цыбина. Тот привычно доложил:
– Синусоида настроения перед вопросами и после них – без резких колебаний. Ответы – ярко стандартны. Подозрительно отсутствие интереса к вашей информации о сестрах Кузяевой и Никишкиной, бывшие Рабинович. Предполагаю сильный шок, вызвавший мобилизацию всей нервной системы для поддержки инстинкта самосохранения, а также острую интеллектуальную растерянность. Считаю…
– Непозволительно говорить об интеллектуальной растерянности Мехлиса, – назидательно проворчал Сталин. – Интеллектуальная растерянность могла быть у Ильича. В крайнем случае, у Троцкого и Бухарина…
– Слушаюсь, товарищ Сталин. Разрешите доложить о дешифровке оскорбительного выпада со стороны…
– Докладывай.
– В словах Мехлиса «приятного вам пиршества» мною замечен скрытый каламбур…
– Конкретней.
– То есть вражеская игра слов… «приятного вампир-шества»…
– Имеется в виду деятельность, совершаемая вампиром при исполнении им своих служебных обязанностей?
– Так точно, товарищ Сталин. Вы с прозорливостью, которой…
– «Приятного вампиршества»… «приятного вампирше-ства»… – повторил Сталин, как бы любуясь со стороны чужой изящной шуткой. – Ну что ж. Кто попирует, а кто посмотрит… Имеются ли еще какие-либо достижения в области дешифровки?
– В тексте популярной песни Лебедева-Кумача наконец обнаружено подрывное словосочетание: «Широка страна моя родная. Многовней лесов полей и рек», что…
– Песню продолжать петь, потому что отдельная страна не становится уже от количества в ней некоторого говна. Можете идти. Продолжайте дешифровку произведений Шостаковича, Прокофьева и других отравителей народа, идущих по пути небезызвестного Сальери…
Сталин после ухода дешифровалыцика майора Цыбина срочно вызвал к себе руководителя ведомства особо важной дезинформации, по совместительству – главного редактора «Правды».
Мы воздержимся от описания общего состояния Л.З. после разговора со Сталиным. Нетрудно догадаться, какое страшное смятение и какой ни с чем не сравнимый ужас наполнили то место в существе человека, которое обычно пустует после незаметного ухода души.
Кроме смятения и ужаса Л.З. чуял всею своею кожей, покрытой холодной, липкой испариной, постыдную наготу перед всевидящим оком проклятого, ненавистного Хозяина.
Хотелось зарыться с головой в какую-нибудь нору поглубже и поглуше, хотелось притыриться не только от проклятого глаза, но и от мыслей о происходящем, вообще от всех мыслей, к чертовой матери, чтобы бесполезно не обмозговывать, что на самом деле произошло с Верочками, как вели себя после приглашения поболтать и выпить Жо-поморда с Никитой и… бесполезно… бесполезно… бесполезно…
Зудливое это словечко назойливо жужжало в мозгу Л.З. Влетало в одно ухо, вылетало в другое… нет, не вылетало, а делало лишь вид, что изгнано. Когда Л.З. заткнул уши пальцами и зарылся под одеяло, дрожа от общего омерзения, словечко, притаившееся где-то в мозжечке, вновь заизги-лялось, вновь загазовало по извилинам растрещавшегося мозга, и от него никуда уже было не деться… бесполезно… бесполезно… бесполезно…
Тут Л.З. бросился к аптечке. Снотворное он не уважал, потому что вычитал в том самом труде профессора Вагино-ва, что мужчина, принявший снотворное, может проспать «глубоконочную и предутренние рабоче-крестьянские эрекции».
Наплевать… наплевать… к чертовой матери всех… спать… спать…
Смятенный человек прикинул на миг: а не выжрать ли ему всю упаковку? Как это ни странно, удержало его от спасительного в такой ситуации шага многолетнее выбрасывание из сознания мыслишек о смерти, а довыбрасывав-шись, Л.З. автоматически уверовал, что смерти как бы вовсе не существует.
Именно такая вот логика отношения к таинственной изнанке жизни удерживает от самоубийства многих славных, но отчаявшихся от ударов Рока людей, а также негодяев, загнавших самих себя, подобно нашему герою, в тупик необратимого уныния!…
Л.З. запил пару таблеток из фарфоровой чашечки и чуть не выблевал их. Забыл в смятении, что в чашечке вымокает протезная спецчелюсть с тремя золотыми зубами – верхний передний и два резца. Челюсть вставлялась Л.З. в рот для придания его лицу пущей выразительности и озорной импозантности по большим революционным праздникам и на Новый год…
Она отвратительно звякнула и похабно оскалилась, когда Л.З. залпом хватанул просмердевшую жижу. В этот момент ему уже было не до мыслей о «порядке в последней инстанции» от такого вроде бы мелкого, но, в сущности, адского, на наш взгляд, наказания…
Прошел мимо зеркала, впервые за все годы не взглянув даже краешком глаза, не скользнув им по своей выразительной внешности, не удостоив свое отражение любовно-при-ятственным расположением…
Снова зарылся под одеяло, под лисий салоп, под подушки – только бы забыться, только бы подальше от мыслей, поглубже от растерзывающей неизвестности, бесполезно… бесполезно… бесполезно… поскуливая, уползал в холод нищего приюта, пока совсем не забылся…
Л.З., конечно, не пробудился бы через несколько часов – кровь в нем заледенела от безмерной жути, – если бы свыше не дана была бы любому человеку, тем более человеку, осужденному на смертную казнь, некоторая волшебная возможность приникнуть вслепую и вглухую в провале безобразного сна к таинственным, к великодушным и неиссякаемым истокам самой жизни.
Кое-кому может показаться, что сама жизнь, в силу своего могущественного безразличия к немыслимым людским сварам, вполне способна была бы проявить более понятное человеческому сознанию великодушие: избавить обреченное существо от чудовищных мук медленного отторжения от привычного бытия и от бытия, казавшегося еще семь минуточек тому назад абсолютно бесконечным.
Странно, что при всей достоверности и безошибочности этого, единственно безыллюзорного из всех наших чувств – чувства абсолютной бесконечности Бытия – многим из нас не приходит в голову мысль о том, что у жизни имеются свои нежные интимные представления об Образе Смерти, никак не соотносимые с большинством из наших твердых представлений о костлявой, пустоглазо-черепастой шкелетине…
Пробуждался Л.З. постепенно, повинуясь какому-то спасительному инстинкту. Иначе воспоминания о звонке Сталина и рой мыслей о жути случившегося вспузырили бы кровь в его жилах, и задохнулся бы он от переизбытка в мозгу безответного недоумения.
Во рту все еще было горьковато… проститутки… министр здравоохранения, понимаете, давал политбюро слово коммуниста, что советское снотворное будет самым качественным в мире… тухловато-кисло было во рту от выпитой по каверзе случая челюстной жидкости… на провокацию не похоже… все подслушано… надо же быть таким мудозвоном, чтобы трепаться под одеялом и думать, что ты недосягаем для бериевской аппаратуры… идиотина…
Не вылезая из-под одеяла, отмахиваясь дергающейся ножкой от мыслей, Л.З. даже и не пытался привести их в вид сколько-нибудь логический, не пытался хоть на время подпереть треснувшее, рушащееся, обваливающееся, воющее от ворвавшихся вихрей существование работой мысли. Его скрутила такая мука, что умопомрачительное сообщение Сталина о мести Верлены и Версты за убийство отца и матери – от него одного можно было чокнуться – казалось пустячком по сравнению с нею – с совершенно неведомой, а оттого и особенно сокрушительной мукой.
Может быть, в те минуты – впрочем, упоминание о времени вдруг показалось нам нелепым – Л.З. больше всего сожалел о том, что ничего не ведал раньше именно об этой муке… Если бы ведал – мерещилось ему в спазматических обмираниях, мерещилось в неостановимой трясучке омерзения и ненависти к рябой роже – если бы ведал… все могло бы быть иначе… и так не скрутило бы… можно было бы собраться с мыслями… что-то придумать… бывает выход даже из самых безнадежных ситуаций… бывал ведь этот выход… бывал…