Падение царского режима. Том 3 - Павел Щёголев

Горемыкин. — Я понимаю; а что же вы хотите этим сказать?

Председатель. — Я хочу сказать, что это начало целого ряда мер, которые вы приняли для того, чтобы, вопреки статье 89 основных законов стеснить печатное слово, вы завершили его двумя представлениями верховной власти, получили и исполнили два высочайших повеления, которые и были, вопреки закону, направлены к расширению круга сведений, подлежавших изъятию.

Горемыкин. — Вы ставите мне это в вину?

Председатель. — Нет, я спрашиваю у вас объяснений. Быть может, вы объясните нам это и вины вашей не окажется.

Горемыкин. — Я ничего не помню сейчас, ничего не могу вам сказать.

Председатель. — Вы не помните, что вы вели переписку по этому поводу с военным министром?

Горемыкин. — Это вы мне прочитали, и теперь я помню эту переписку с военным министром. Что же, все это сделать зависело от военного министра.

Председатель. — От него зависело, т.-е. он должен был этого не сделать, потому что ваше требование шло вразрез с существовавшим законом; он и указывал вам, что это ваше требование, клонившееся к введению предварительной цензуры незаконно.

Горемыкин. — Может быть это незаконно, но я не могу теперь сказать ничего решительно. Ничего не помню.

Председатель. — Вы помните, что обратились тогда с таким же требованием и к тогдашнему министру внутренних дел Маклакову?

Горемыкин. — О чем?

Председатель. — О том, чтобы чрезвычайная охрана следила за тем, чтобы не разглашались сведения о деятельности совета министров и отдельных его членов, чтобы народ ничего не знал о том, что делает его правительство по серьезнейшим и важнейшим вопросам государственной жизни.

Горемыкин. — Теперь решительно ничего не могу вам сказать, потому что я не помню уже этой переписки с Маклаковым. Какая там была переписка?

Председатель. — Я вам сейчас напомню переписку с Маклаковым, но предварительно должен вам сказать, что письма ваши к Маклакову и к Сухомлинову были направлены к тому, чтобы вы и группа министров удержались у власти, чтобы ваша деятельность была тайной и не подвергалась критике.

Горемыкин. — Может быть, но я в настоящее время ничего не помню. Ничего не могу привести. Могу только сказать, что это было в связи с требованием Фредерикса.

Председатель. — Это, в связи с Саблиным?

Горемыкин. — Да.

Председатель. — А почему Фредерикс так интересовался Саблиным?

Горемыкин. — Это мне неизвестно.

Председатель. — Вот это письмо к Маклакову подписано вами, значит, оно должно считаться исходящим от вас, и, значит, вы за него ответственны. Оно обличает в авторе человека, хорошо знающего все вопросы. Скажите, вы составляли это письмо или вы его только подписали?

Горемыкин. — Это канцелярия составляла.

Председатель. — Это не был Гурлянд?

Горемыкин. — При мне не было никакого Гурлянда.

Председатель. — Может быть, Лодыженский?

Горемыкин. — Не знаю, он был ответственен за канцелярию.

Председатель. — Позвольте огласить выдержки из вашего письма на имя Маклакова. Оно датировано 4 декабря 1914 года. Вы писали между прочим (читает): «с введением в действие… дополнительного пункта перечня воспрещенных к оглашению в печати сведений и с преподанием военным министром надлежащих распоряжений по военной цензуре, выполнение содержащихся в высочайшем рескрипте от 6 февраля 1912 года (ос. жур. сов. мин. от 4 ноября 1914 года) предуказаний и соблюдение связанных с деятельностью совета министров особых интересов переживаемого времени, должно почитаться обеспеченным в районе театра военных действий. Что же касается местностей, вне этого района расположенных, то в последних, не подчиненных действию военной цензуры в полном объеме, никаких предупредительных мер против разглашения печатью несоответственных данных не существует, и борьба с нежелательными выступлениями в периодической прессе достижима лишь в порядке последующей судебной кары, притом только в случаях нарушения военной тайны. Между тем, среди провинциальных повременных изданий имеется немало влиятельных органов, пользующихся сравнительно широким распространением и могущих поэтому, при отсутствии должного на них воздействия, приносить вред путем разглашения нежелательных в вышеизъясненном смысле сведений. При таких условиях, считаю долгом покорнейше просить ваше превосходительство не отказать почтить меня отзывом, какие именно мероприятия вы признавали бы соответственными принять к ограждению от появления в печати вне театра войны сообщений и заметок, касающихся доверительных сторон деятельности совета министров при нынешних исключительных обстоятельствах военного времени, и не представлялось бы возможным использовать в данном случае те особые полномочия, которыми пользуются местные власти в порядке положения о чрезвычайной охране. Обязываюсь присовокупить, что все те данные и материалы по совету министров, сохранение которых в тайне не вызывается безусловною необходимостью, будут обнародываться канцеляриею совета или непосредственно, или через осведомительное бюро при главном управлении по делам печати, или, наконец, через заслуживающих доверия сотрудников повременных изданий, обслуживающих печать лояльного направления. (Подписал) Горемыкин». Этой бумагой вы устанавливаете взгляд, что печать не должна освещать из действий совета министров ничего, кроме того, что пройдет через осведомительное бюро. А ведь вы имели в составе совета такого министра, как Сухомлинов; его деятельность, как вы, может быть, и сами признаете, в высшей степени нуждалась в освещении путем печати и в контроле народного представительства, всего народа.

Горемыкин. — Ведь это что же? Требуется его заключение, ничего больше.

Председатель. — Да, это только история ваших действий. Позвольте мне изложить ее продолжение: Маклаков объясняет вам, что критика действий совета министров не может быть воспрещена в том порядке, в каком бы вы хотели, т.-е. в порядке предупреждения нарушения государственной безопасности; ибо может быть (добавляю я от себя) в интересах общественного порядка и государственной безопасности, нужно критиковать деятельность министров; вы же продолжаете вашу работу. Позвольте попросить вас вспомнить: до сведения вашего несколько позже была доведена циркулярная секретная телеграмма начальника штаба верховного главнокомандующего от 31 июля 1916 года за № 2873.

Горемыкин. — Какая телеграмма? — Не помню.

Председатель. — В этой телеграмме верховный главнокомандующий стоит на точке зрения высочайшего повеления о военной цензуре и говорит, что военная цензура не должна вмешиваться во внешние дела государства; она должна ограждать военные интересы государства, а ограждать от нареканий совет министров и отдельных министров — не ее дело. Вы помните эту телеграмму, которая стала вам поперек дороги?

Горемыкин. — Не помню.

Председатель. — Тогда вы, может быть, помните то распоряжение, которое вы испрашивали в порядке верховного управления 14 сентября 1915 года? Это был момент, когда страна должна была напрячь все свои силы, момент отступления из Галиции и разгрома русской армии. В этот момент, вы испрашивали высочайшее соизволение на то, чтобы в печать не проникали слухи, касающиеся предполагаемых его величеством назначений.

Горемыкин. — Это, вследствие письма Фредерикса.

Председатель. — Но разве вы не имели в виду, что вы нарушали основные законы?

Горемыкин. — Нет, не имел.

Председатель. — Вы вовлекали верховную власть в борьбу, например, с резолюцией московского съезда. Вы настояли на том, чтобы речи и резолюции московского съезда и статьи по поводу таковых не появлялись в газетах без предварительного просмотра; вы испросили для них, вопреки закону, предварительную цензуру. Между тем, как вы помните, резолюции московского съезда были направлены против вас и против совета министров; они требовали ответственности вашей и министров перед народным представительством.

Горемыкин. — Очень может быть, но только я ничего не помню.

Председатель. — Но вы не отрицаете, что это высочайшее соизволение было вами испрошено?

Горемыкин. — Как же я могу отрицать, когда вы его читаете?

Председатель. — Вы, ответственный, получили подпись безответственного по закону носителя верховной власти, действия которого совершенно противоречат закону. Получив высочайшее повеление, вы написали военному министру Поливанову два письма с требованием, чтобы это высочайшее повеление было приведено в действие.