Падение царского режима. Том 3 - Павел Щёголев

Председатель. — По этому вопросу, очевидно, будет невозможно… Скажите, пожалуйста, в бытность вашу председателем совета министров были случаи, когда с момента передачи вам бланка, подписанного бывшим императором, до фактического перерыва занятий законодательных учреждений проходил довольно большой промежуток времени?

Горемыкин. — Я уже не помню этого, но, очень может быть, и проходило некоторое время.

Председатель. — Не было у вас такого бланка за подписью бывшего императора тогда, когда вы передавали должность председателя совета министров вашему преемнику Штюрмеру? Бланка, который давал бы право вписать число роспуска будущей Думы?

Горемыкин. — Нет, нет.

Председатель. — Во всяком случае, вам в этом деле предоставлялось усмотрение, хотя бы в пределах нескольких дней. Как же вы относились к тому, что перерыв деятельности законодательных учреждений наступал не по воле представителя верховной власти, а по воле председателя совета министров? Когда страна читала указ о роспуске Думы за подписью государя императора Николая II и думала, что так решил глава верховной власти, в сущности, за этим скрывалось решение председателя совета министров.

Горемыкин. — Этого не было никогда; никогда этого не было и не могло быть.

Председатель. — Нет, это было всегда, раз число проставляли вы.

Горемыкин. — Число как же государь может проставить? Понятное дело, это невозможно.

Председатель. — В жизни нормального государства, если у главы верховной власти есть такое большое право пресекать законодательную деятельность представителей народа, который имеет право истребовать запросы у власти о закономерности ее действий, то глава верховной власти не только может, но и обязан сделать такую простую вещь, т.-е. вписать число и тем пресечь работу народных представителей.

Горемыкин. — Этого никогда не было. Число всегда писал я.

Председатель. — Важно, что вы писали при том условии, что и выбор дня был предоставлен вам. Господин секретарь, из того же дела оглашается датированный 17 января 1916 года документ. (Читает.) «Долгом поставляю всеподданнейше представить к высочайшему вашего императорского величества подписанию проект указа правительствующему сенату о возобновлении занятий государственного совета и Государственной Думы 5 февраля 1916 года, а равно проекты двух указов о перерыве занятий совета и Думы, испрашивая полномочия вашего величества проставить в двух последних указах начальные сроки сих перерывов впоследствии, в зависимости от обстоятельств. Подписал председатель совета министров И. Горемыкин». Имею честь доложить Комиссии, что здесь пропущены даже те слова, которые были написаны в январе предшествующего года, — о соглашении с председателями законодательных учреждений. Позвольте присовокупить справку, что документ датирован 17 января 1916 года, что, в момент составления этого документа, он, по-видимому, не был доложен, и Дума, как это видно из его содержания, не была еще созвана, ибо она была созвана 9 февраля 1916 года. Вы видите из содержания этой бумаги, что председатель совета министров испрашивал соизволения высочайшей власти на созыв Государственной Думы и государственного совета и еще до созыва законодательных учреждений испрашивал для себя in blanco право распустить Думу впоследствии, в зависимости от обстоятельств.

Горемыкин. — Это не получило одобрения государя.

Председатель. — Да, потому что произошла смена министров и через три дня на ваше место был поставлен Штюрмер; в связи с этим, Дума была собрана только 9 февраля 1916 года. Нас интересует точка зрения председателя совета министров; вы, вероятно, делали это с согласия совета министров?

Горемыкин. — С согласия совета.

Председатель. — Следовательно, такая точка зрения, в бытность вашу председателем совета министров, вошла в правило; одновременно испрашивались указ на созыв Думы и смертный приговор для сессии, когда она еще не успела наработать себе смертного приговора; при этом, вопреки тому, что вы изволили сказать несколькими минутами раньше, в безусловное ваше распоряжение предоставлялась не только пометка на бумаге, когда умереть этой Думе, но и выбор момента для перерыва работ еще не начавшей работать Думы. Считали ли вы закономерным такой порядок?

Горемыкин. — Я затрудняюсь ответить на все эти вопросы, потому что я решительно теперь ничего не могу соображать и не могу припомнить.

Председатель. — Но если вы не помните отдельного конкретного случая, то ведь общий порядок не может не оставаться в вашей памяти?

Горемыкин. — Общий порядок был такой, что докладывалось бывшему государю, и затем выбирался момент.

Председатель. — Вами выбирался момент. Таким образом испрашивалось у бывшего императора принципиальное разрешение на то, чтобы Дума, еще не созванная, поскорее умерла.

Горемыкин. — Я не знаю, что это был за случай, был ли он представлен даже, был ли он подписан.

Председатель. — Вы возбуждаете вопрос, было ли это подписано. Может быть, вы позволите предъявить вам это: здесь есть подпись председателя совета министров И. Горемыкина.

Горемыкин. — Может быть, что это и было, но это не получило никакого утверждения.

Председатель. — Это совершенно правильно. Но тут важен заведенный вами порядок и ваше отношение к работе законодательных учреждений, которое ярко выражено в этой краткой бумаге.

Горемыкин. — Может быть, оно ярко выражено, но я вам только повторяю, что все эти вопросы о созыве и роспуске Государственной Думы были разрешаемы не иначе, как всеподданнейшим докладом.

Председатель. — Да, но в той форме, что председатель совета министров во всеподданнейшем докладе испрашивает себе разрешения распустить Думу, когда он найдет нужным.

Горемыкин. — Нет не тогда, когда найдет нужным.

Председатель. — Тут сказано: разрешить распустить Государственную Думу в зависимости от обстоятельств.

Горемыкин. — Да, но этот доклад не был утвержден.

Председатель. — Оглашается из того же дела документ от 17 июля 1915 года. (Читает.) «Долгом поставляю всеподданнейше представить к высочайшему вашего императорского величества подписанию проекты двух указов правительствующему сенату о перерыве занятий государственного совета и Государственной Думы на срок не позднее ноября 1915 года, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств, испрашивая полномочия вашего величества поставить в указах начальные сроки сих перерывов впоследствии, по соглашению с председателями государственного совета и Государственной Думы. Подписал председатель совета министров И. Горемыкин». Я могу вам дать справку, что Дума, согласно указа, распубликованного в собрании узаконений за № 1545, за 1915 год, начала свои занятия 19 июля. Таким образом, за два дня до начала работы Думы, вы, как председатель совета министров, еще не ознакомившись с течением работ Думы, уже предусматриваете ее кончину и испрашиваете себе разрешение прервать течение работ законодательных установлений; разрешите указать вам, что к этому докладу не может относиться ваше указание на то, что это не было приведено в исполнение, потому что здесь имеется пометка бывшего главы верховной власти, т.-е., как это называется, «знак рассмотрения».

Горемыкин. — Так что же из этого?

Председатель. — Это 17 июля; и только 19 июля, в соответствии с той справкой, которую я доложил, председатель совета министров сообщает, уже имея у себя in blanco, указ о роспуске, что Дума начала свои занятия.

Горемыкин. — Это было до отъезда в ставку.

Председатель. — Но вы были соединены прямым проводом с государем?

Горемыкин. — Нет.

Председатель. — Во всяком случае, вам известно, что прямые провода имелись в распоряжении военного министра и других военных учреждений; в каждый момент, при помощи телефонных переговоров или тысячи иных способов, вы могли с ними снестись.

Горемыкин. — Да, но дело в том, что все это только предположения, которые с действительностью не сходятся, потому что государь делал свои распоряжения вперед.

Председатель. — Государь был, по существовавшим законам, безответственным; он мог делать свои распоряжения вперед и как угодно; но ответственен был председатель совета министров, который не мог принимать к исполнению незаконные распоряжения.

Горемыкин. — Эта точка зрения, которую я нисколько не могу оспаривать, потому что я не могу же оспаривать эту точку зрения.