Другая Болейн - Филиппа Грегори

Одно мгновенье она кокетничает, выбирает, кто из них получит право подставить сложенные руки под ее башмачок.

Король дает сигнал, они выступают. Анна оглядывается, машет мне:

— Скажи королеве, мы уехали.

— Передаешь ей прощальный поклон? — удивляюсь я.

— Ничего подобного, — смеется Анна. — Просто мы уезжаем. Скажи, мы уехали, а она остается в полном одиночестве.

Так бы и бросилась за ней, стащила с лошади, надавала бы оплеух за этот злобный выпад. Но конечно, стою, где стояла, улыбаюсь королю, машу сестре, а когда всадники, повозки, солдаты и все остальные с грохотом уезжают, медленно возвращаюсь в замок.

Дверь за мной со стуком захлопывается. Вокруг очень тихо. В главной зале сняты драпировки, убрана часть столов, от стен отражается эхо. Огонь в камине почти потух, некому подбросить дров, кричи — не докричишься, чтоб принесли еще эля. Свет проникает через окна, ложится желтыми полосами на пол, в солнечном луче пляшут пылинки. Раньше я никогда не слышала в королевском дворце такой тишины. Любое место оживает от шума, работают там или развлекаются. Здесь всегда перебранивались слуги, кто-нибудь громко отдавал приказание, просил разрешения войти или молил о милости, играла музыка, лаяли собаки, болтали придворные.

Поднялась по лестнице к покоям королевы, каблуки стучат по каменным плитам. Даже легкий стук в дверь кажется громким. Дверь не заперта, может быть, никого нет? Но тут я увидела ее. Смотрит из окна на извилистую дорогу, ведущую прочь от дворца. Видит, как двор, ее двор, ее собственный муж, друзья и слуги, мебель, остальное добро, даже постельное белье, уезжает прочь вслед за Анной, оставляя королеву одну.

— Уехал, — недоуменно произносит она. — Даже не попрощался.

Я киваю.

— Раньше такого не случалось. Как бы ни было плохо, он всегда заходил перед отъездом, и я благословляла его. Иногда я думала — он просто маленький мальчик, мой мальчик, куда бы ни уходил, всегда знает, что сможет вернуться ко мне. Он всегда ждал благословения, перед любым путешествием.

Группа всадников гарцует подле обоза, выравнивая строй, слышен шум колес. И тут ее не пощадили.

Грохот башмаков на лестнице, громкий стук в полуоткрытую дверь. Я иду посмотреть. Один из людей короля с письмом, на нем — королевская печать.

Она оборачивается, лицо озаряется радостью, бежит через всю комнату, чтобы забрать письмо.

— Вот оно! Он не мог уехать без единого слова, он написал. — Она подносит письмо к свету, ломает печать, читает.

И стареет прямо на глазах. Краски ушли с лица, глаза погасли, улыбка исчезла. Рухнула на скамью под окном, а я вытолкала гонца из комнаты и захлопнула дверь прямо у него перед носом. Подбежала к королеве, опустилась на колени.

Она смотрит мимо меня, глаза полны слез.

— Я должна покинуть замок. Он отсылает меня. Кардинал и Папа ему не указ, я отправляюсь в изгнание, и его собственная дочь тоже.

Гонец стучится опять и осторожно просовывает голову внутрь. Я вскакиваю на ноги, чтобы стукнуть дверью прямо по наглой роже, но королева удерживает меня за рукав.

— Ответ будет? — Он даже забывает добавить „ваше величество“.

— Где бы я ни была, я остаюсь его женой и буду молиться за него, — произносит она твердо и поднимается на ноги. — Передай королю, я желаю ему приятного путешествия, сожалею, что не смогла попрощаться, если бы он предупредил, что выезжает так скоро, ему не пришлось пускаться в дорогу без благословения своей жены. Попроси его прислать весточку, здоров ли.

Гонец кивает, взглядом просит у меня прощения и исчезает. Мы молчим.

Идем к окну, смотрим на всадника, догоняющего обоз, который все еще тащится по дороге вдоль реки, потом он исчезает из виду. А король и Анна, верно, рука в руке распевают песни, уже далеко впереди на дороге к Вудстоку.

— Никогда не думала, что все так закончится, — говорит Екатерина слабым голосом. — Представить себе не могла, он меня бросит, даже не попрощавшись.

Это было славное лето, и для меня, и для детей. Генриху исполнилось пять, его сестре — семь, я решила — пора им купить пони, каждому своего собственного. Но в деревне не найти пару хороших пони, маленьких и послушных. Я пожаловалась во время нашего путешествия в Гевер Уильяму Стаффорду и поэтому не слишком удивилась, когда через неделю он вернулся без приглашения, прискакал на стройном охотничьем коне, ведя в поводу двух маленьких толстеньких пони — по одному с каждой стороны.

Мы с детьми гуляли в лугах около рва. Я помахала Уильяму, он свернул с дороги и вдоль рва подъехал к нам. Увидев пони, Генрих и Екатерина запрыгали от восторга.

— Не торопитесь, — предупредила я. — Подождем и посмотрим. Так ли они хороши, захотим ли мы их купить?

— Похвальная осторожность! Я ведь известный барышник.

Уильям Стаффорд слез с седла, поднес мою руку к губам.

— Где вы их отыскали?

Екатерина уже взяла за повод маленького серого пони, гладит ему нос. Генрих прятался за моей юбкой, только карие глазенки блестят — смесь восторга и страха.

— Представьте себе, нашел на пороге, — протянул Уильям Стаффорд лениво. — Могу отправить обратно, если не подходят.

У меня за спиной раздался протестующий вопль:

— Не надо!

Уильям Стаффорд опустился на одно колено, чтобы оказаться на одном уровне с сияющей мордашкой моего сына.

— Выходи, мальчик! — сказал добродушно. — У матери за спиной наездником не станешь.

— А он не кусается?

— Будешь кормить с ладони, — объяснил Уильям, — тогда не укусит.

Раскрыл мальчику ладошку, показал, как лошадь щиплет траву.

— А он может скакать галопом? — спросила Екатерина. — Как мамина лошадка?

— Ну, не так быстро, но может. А еще он умеет прыгать.

— Я смогу с ним прыгать? — У Генриха глаза как блюдца.

Уильям выпрямился, улыбнулся мне:

— Сначала научитесь просто сидеть на пони, ездить шагом, рысью и легким галопом. А уж потом — состязания и прыжки.

— Вы меня научите? — спросила Екатерина. — Пожалуйста! Оставайтесь на все лето и поучите нас ездить верхом.

Его улыбка стала откровенно победной.

— Мне бы и самому хотелось. Если ваша мама позволит…

Дети тут же повернулись ко мне.

— Скажи „да“, — умоляла Екатерина.

— Пожалуйста! — ныл Генрих.

— Я и сама смогу научить вас ездить верхом, — запротестовала я.

— Но не для состязаний же! — воскликнул мой сын. — Ты ездишь в дамском седле, а мне нужно мужское. Я же мальчик, а когда вырасту, стану мужчиной!

Генрих приплясывает на одном месте, а Уильям смотрит на меня поверх его головенки.