Фашисты - Майкл Манн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Победа правых в гражданской войне позволила старому режиму почти в полном объеме восстановить власть, утраченную в 1918 г., а также освежить себя «новой кровью» радикально правого молодого поколения — ветеранов и беженцев. Венгрия оставалась монархией, но без монарха, на трон не нашлось достойного претендента. Исполнительная власть находилась в руках регента, адмирала Хорти (это был адмирал без флота, поскольку урезанная страна лишилась выхода к морю). Старый управленческий аппарат сохранился практически без изменений. Режим был полуавторитарным, в том смысле, который мы придавали этому понятию в главе 1: избранный парламент и Хорти как глава исполнительной власти оставались независимыми друг от друга. Однако к выборам была допущена лишь меньшая часть населения, а в сельской местности голосование проводилось открыто, что вело к коррупции и злоупотреблениям, особенно со стороны старорежимных помещиков. Коммунистическая партия была запрещена, печать серьезно цензурировалась. В 1920 г. был введен numerus clausus (ограничительная квота) — первый антисемитский закон в послевоенной Европе, ограничивший число евреев в университетах 6 % от общего числа студентов. Сам Хорти начинал как консерватор, но со временем сильно сместился вправо. Он официально поддержал «Сегедскую идею» и, как сообщали британские дипломаты, не скрывал своей ненависти к евреям, коммунистам и мирным соглашениям (Vago, 1975: 174). Однако он не был радикальным народным вождем и проводил сдержанную политику. В 1920-е премьер-министр Бетлен объявил курс на западную демократию, оговорившись, впрочем, что страна для демократии еще не созрела. Правительство пыталось проводить более центристскую политику, изолируя радикальных «сегедских» правых. В 1928 г. ограничительная квота для студентов-евреев была увеличена, однако общий принцип ее сохранился (Sakmyster 1994; Ságvári, 1997: 406; Berend, 1998: 140–142).
Но силы старого режима не дали провести настоящую земельную реформу. Власть реакционных помещиков оставалась незыблемой, голос крестьян так и не был услышан. В Венгрии не было ничего похожего на румынскую крупную Национальную крестьянскую партию, слабы были и социалисты. У венгерского парламента практически не было шансов освободиться от диктата исполнительной власти и старого режима. Правые набирали силу на популярном в обществе имперском ревизионизме. Начиная с 1867 г. венгры, по сути, были имперской нацией — пусть и недолго, но они управляли половиной Габсбургской империи; венгерский национализм был овеян славой героического прошлого, долгой борьбы против турок и Габсбургов. Как и в Сербии, прошлое страны породило национализм, который сторонний зритель мог бы назвать имперским — в конце концов, мадьяры подавляли другие этнические группы, — однако сами мадьяры воспринимали его как своего рода «теологию освобождения». Потеряв государство, мадьяры (как позже сербы) утверждали, что теперь им нужна не империя, а свобода. Каждый день венгерские школьники хором распевали мадьярский «Символ веры»:
Я верю в единого Бога,
Я верю в единое Отечество,
Я верю в единую божественную Истину,
Я верю в Возрождение Венгрии.
Венгрия расчлененная — не страна.
Венгрия единая — Рай. Аминь.
Давление со стороны правых, усилившееся после начала Великой депрессии, заставило Хорти ограничить избирательные права, урезать гражданские свободы, вычистить с государственной службы левых и евреев, а также (чтобы успокоить беженцев) увеличить количество государственных рабочих мест и учебных мест в университетах. В начале 1930-х его режим, смещаясь вправо, стал тем, что в главе 2 я называю «полуреакционным авторитарным режимом». Правительство Хорти опиралось на помещиков, государственную бюрократию и военных, сочетая клиентелизм, патронаж и репрессии, чтобы удержать народ в повиновении (Szöllösi-Janze, 1989: 101; Sakmyster, 1994). Дрейф вправо продолжался все предвоенные годы.
Поражение и Трианонский договор привели к тяжелым экономическим последствиям. Уровень жизни катастрофически снизился, но Хорти и центристы возлагали надежды на медленный, но стабильный рост экономики в 1920-е: в 1929 г. ВВП поднялся на 14 % по сравнению с 1913-м (Bairoch, 1976: 297). Как и повсюду в Восточной Европе, под влиянием теорий запоздалого развития, выбирались методы, подразумевающие мягкий национализм. В 1925 г. были утверждены новые таможенные тарифы и сделаны первые попытки импортозамещения. Великая депрессия сорвала реформы и усилила недовольство. Поскольку социалисты были слабы, принятые антикризисные меры носили отчетливый автаркический и националистический характер, как и во всей Восточной Европе. Во главу угла было поставлено импортозамещение, защищающее национальную промышленность в ущерб сельскому хозяйству; государство взяло под свое покровительство промышленность, что замедлило структурные экономические сдвиги и под прикрытием корпоративизма лишь укрепило прежнюю, изжившую себя политику в угоду традиционным правящим классам (Aldcroft, Morewood, 1995: 58–95; Berend, 1998: 234–265). Все это усилило влияние на местных правых итальянского фашизма.
Тяжкое бремя внешнего долга облегчила Франция, предоставив Венгрии крупный заем. При этом было выставлено жесткое условие, что страна откажется от всех попыток ревизии мирных договоров. Согласно условиям мирных соглашений Венгрия была обязана соблюдать права меньшинств (в тех условиях прежде всего евреев). Люди, ущемленные в своих правах, могли обращаться в Женеву, в Лигу Наций, с иском против правительства своей страны. Такие обращения из Восточной Европы шли потоком: положение этнических меньшинств, особенно евреев, было главной темой газетной полемики и политических дискуссий. Это, по мнению националистов, иностранное вмешательство в дела страны еще более разжигало антиеврейские настроения: мол, евреи, объединившись с иностранными державами, навязывают маленькой слабой Венгрии свою волю!
Поскольку державы-победительницы тоже были капиталистическими, это давало популистам возможность добавить к обвинению классовые нотки: Венгрия — под пятой инородческого (западного и еврейского) капитала! Так имперский ревизионизм слился с пролетарским чувством мадьярской нации. Популистские протесты стали приобретать праворадикальное и антисемитское звучание. Наибольшую активность проявляли (так говорят; точных сведений у нас нет) государственные чиновники, учителя, военные и беженцы. От таких настроений было рукой подать до нацизма. В общем смещении вправо трудно вычленить и рассмотреть отдельно экономические, геополитические, этатистские и националистические течения.
В 1932 г. многие опасались возникновения социальной напряженности, особенно на селе, где Депрессия сказалась особенно разрушительно.
