Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

— Я не виноват, — сказал Листрат. — Я на сходке не был. За что же меня?

— Молчать! — заорал Пыжов. — А кто кричал на сходке насчет государя? Кто его священную особу оскорблял?

— Докажи, что я! Не было меня на сходке.

— Доказать? Сию минуту докажу. — Пыжов вынул ногу из стремени и проделал над Листратом ту же операцию, которую он совершил часа два назад над Андреем Андреевичем.

Листрат взвыл, ухватившись руками за лицо.

— Па-адлец! Докажи ему… На колени!

Все вызванные стали на колени.

— Одну минуту, — остановил его Улусов. — Луку я приведу сам.

Он вошел в правление и, дав Арефу по физиономии, приказал отпереть холодную.

Лука Лукич читал Евангелие; он уже знал все.

— Сидишь? — спросил Улусов с гаденькой усмешечкой.

— Сижу, ваша милость, вас ожидаю.

— Тебя ямщик выпустил.

— Не он меня сажал, — внушительно отвечал Лука Лукич, — не ему меня и выпускать.

— Это все из-за твоего бунтовщицкого характера, — взвизгнул Улусов. — Это все по твоему тонкому расчету. Это ты подбил мужиков запахать мою землю?

— И я тоже. — Лука Лукич глядел прямо в глаза Улусову.

— Ты бунтовщик, ты оскорбил меня, ты посягнул на священную собственность. Ты стал врагом государя.

— Никак нет, — почтительно проговорил Лука Лукич. — Это вы напраслину на меня возводите.

— Ты меня своим характером не сломишь! Ты меня своим упрямством не возьмешь! Я из тебя выбью эту манеру.

— Никак нет, ваша милость. Что человеку богом дано, то людям не отнять. Только скажу наперед: прознает государь про твои окаянные дела, Микита Модестыч, он с тебя взыщет. И господь взыщет.

Улусов рассмеялся:

— Государь? Ду-рак! Государь соизволил приказать, чтобы все вы были примерно наказаны. Он казаков приказал послать, а зачинщиков судить. Тебя, значит, в первую голову. А за причиненные мне убытки взыскать с вас двадцать тысяч.

Словно громовой удар прогрохотал над Лукой Лукичом.

Улусов, расставив ноги, продолжал смеяться.

— Микита Модестыч, — трепеща от волнения, заговорил Лука Лукич, — ты крещеный человек. От крещеного человека в этот великий час правды прошу, к совести твоей взываю! Скажи, что государя помянул для красного словца.

— Не веришь, старый дурак? Указ государя у господина губернатора, копия при мне, я ее вам должен объявить. Читай и устрашись, мятежник! — И ткнул в лицо Луки Лукича бумагу.

Тот прочел и зашатался. Прислонившись к стене, он прошептал:

— Побожись святым крестом, богом заклинаю, что это не фальшь, что самим царем писано.

Улусов перекрестился.

— Теперь веришь?

Лука Лукич не отвечал. Побледневший, он стоял у стены… «Царь указ дал, царь судить приказал!» — кричало сердце. Мысли теснились, дурнота овладевала им, он не чувствовал под собой опоры, словно то, на чем он держался весь свой длинный многотрудный век, в один момент рассыпалось и обратилось в труху.

— Иди! — Улусов схватил Луку Лукича, чтобы выволочь на крыльцо, но взгляд старика остановил его.

— Ну, ваша милость, — хрипло выдавил Лука Лукич, — я не знаю, чего ты удумал сделать с народом, но одно помни: твои земли у нас под боком, твоя роща недалеко, скотина твоя нам известна, дорога к твоему дому тоже. Побереги себя: народ-то, кто ж его знает, на что он в лютости пойдет. И уж я его останавливать, как то делал несчетные разы, не буду.

— Ты мне грозить? Я тебя за такие слова на каторгу! — Улусов побагровел. — Я тебя так закатаю, ты у меня забудешь, как тебя звать. Иди! — И поволок Луку Лукича к двери.

Тот тряхнул плечами и сам вышел на крыльцо. То, что он увидел, бросило его в дрожь.

— Иди, иди, — подтолкнул Луку Лукича Улусов. — Вот их самый главный воротила, — сказал он Пыжову. — Из-за него все началось. Положить их! — обратился он к казакам, указывая на мужиков.

— Ладно, — выдавил Листрат и бросил на Улусова свирепый взгляд. — Дай бог, чтобы до смерти не забили, а там увидим, кому первому в гробу быть!

Лука Лукич лег без сопротивления. Теперь ему было все равно. Более страшной муки, чем та, что теснилась в его сердце, не могло быть.

— Лупи! — подал команду Рыжий Мишка Подлец.

Казаки, которым в Духовке выдали по «мерзавчику», засучили рукава, поплевали на руки.

Видно было по их спокойным и уверенным движениям, что подобную экзекуцию они совершают не впервые.

Луку Лукича били два дюжих казака. Он пытался подняться на колени, казаки валили его, а он опять поднимался. Тогда один из казаков ударил его шашкой плашмя.

Никита Семенович крикнул:

— По голове-то хоть не бейте! Старик ведь, звери!..

— Дай ему, Коваленко, — приказал Пыжов.

Казак, выхватив шашку, плашмя ударил ямщика по голове.

За Луку Лукича взялся сам Пыжов. Вдруг Лука Лукич вскочил и побежал, шатаясь, падая и опять вставая.

Казаки бросились за Лукой Лукичом. Пыжов опередил их. Заскочив наперерез бегущему, Рыжий Мишка Подлец в упор выстрелил в него.

Лука Лукич упал.

— Отнести домой! — приказал Пыжов, пряча револьвер в кобуру и досадуя на себя: вместо головы попал бунтовщику в плечо.

Остальное происходило почти в полном молчании. Не было слышно ни криков, ни ругани, ни стонов — ничего, кроме свиста плетей.

Выпоров «зачинщиков», Рыжий Мишка Подлец приказал въехать в лужу и пороть кого попало. Лошади давили людей, многие нахлебались грязи. Поднялся вой.

— Довольно! — приказал Улусов.

— Кончай! — гаркнул Пыжов. — Эй, Коваленко, довольно! Ишь, дорвался до мяса!

Казаки выехали на сухое место.

— Ну, сыты? — обратился Пыжов к миру. — Будете помнить, как бунтовать?

— Будем, — мрачно проговорил Сергей.

— Уж мы это запомним, господин земский, — добавил Листрат.

Никита Семенович вытер с лица кровь и грязь.

— Этого мы не запамятуем. — Кряхтя, он поднялся и плюнул Пыжову в лицо.

Становой выхватил шашку. Народ взревел и бросился из лужи. Улусов перехватил руку Пыжова.

— Хватит, — с дрожью в голосе сказал он. — Нас разорвут на куски.

Зубы Пыжова лихорадочно стучали. Он оттолкнул Улусова и занес шашку. Никита Семенович стоял перед ним с расстегнутым воротом рубахи, с оголенной шеей, готовый принять удар.

Шашка сверкнула на солнце, свистнула, и впилась в дерево: кто-то из мужиков, оттолкнув Никиту Семеновича, подставил палку.

Пыжов выронил клинок. Трясущимися руками он стал вытаскивать револьвер. Улусов обхватил его сзади.

Пыжов опомнился.

— Т-ты! — Он ляскал зубами. Т-ты! Ладно, я т-тебе!..

— Поедемте, — строго сказал Улусов.

Никита Семенович рассмеялся.

— Меня ни пуля не возьмет, ни шашка не посечет. Мне Фетинья другую смерть напророчила. «Не ложись, — говорит, — Микита, на мать — сыру землю, в ней твой конец».

Вечером Пыжов распорядился, чтобы староста купил на мирские деньги ведро водки, пива, закуски и доставил все в «Чаевное любовное свидание друзей», где разместились станичники, отдыхавшие перед тем, как выехать для расправы в соседние села.

Часа через два к старосте прискакал пьяный казак и приказал доставить в кабак семь баб помоложе и побойчей. Данила Наумович от такого приказа лишился языка. Казак огрел его плетью, ввалился в избу, увидел дочь старосты и начал гоняться за ней. Девка залепила ему здоровенную оплеуху и была такова.

К ночи в село вернулся из прихода Викентий. Таня рассказала ему обо всем, что произошло. Викентий тут же отправился в Нахаловку, где остановились Улусов и Пыжов, но земского начальника не оказалось: он уехал в Духовку к губернатору с докладом.

Через два дня, выпоров сотню мужиков в соседних с Двориками селах, Лауниц отбыл в Тамбов. За усмирение он получил орден, Улусов — высочайшую благодарность. Ничего не получил Рыжий Мишка Подлец, хоть и старался больше всех.

Возвратись в Дворики, Улусов проследовал к Ивану Павловичу, и здесь его ждал конфуз. Лавочник, зная настроение мужиков, наотрез отказался от аренды улусовской земли.

Глава седьмая

Пока Викентий искал земского начальника, Таня сидела на кухне и слушала рассказ Листрата. Его обмыли, рассеченную спину смазали кислым молоком и перевязали.

Он лежал на соломе, был весел и рассказывал, каким смешным чучелом выглядел Никита Семенович, упавший в грязь.

— Прямо сатана! Ну, сатана и сатана! — Листрат корчился не то от смеха, не то от боли.

— Лежи спокойно, дурачок, — остановила его Таня. — Нашел время смеяться…

— Да, барышня, да вы бы его видели! Водяной черт, ну, прямо как есть водяной! Меня бьют, а я со смеху давлюсь.

— Врешь! — прикрикнула на него Таня. — В такие минуты не до смеха.