Семь лет за колючей проволокой - Виктор Николаевич Доценко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И со спокойной душой отправился на этап: жизнь казалась не такой уж и страшной.
Глава 17
И вновь по этапу
Я тот, кто «временно лишённый»
Давно уж всех житейских прав!
Кто под названьем «заключённый»
Томится в дальних лагерях…
Снова эти крытые вагоны,
Стук колёс — неровный перебой,
Снова опустевшие перроны,
Крики часовых, собачий вой…
Бесик не обманул: Чиж действительно встретился мне на вахте и как бы невзначай, но для всех, кто отправлялся на этап, именно он расставил точки над «i».
— Привет, Режиссёр! — поздоровался он, дружелюбно похлопал меня по плечу и многозначительно добавил: — Поверь босяку, всё будет ништяк!
— Теперь и я уверен в этом, — нисколько не лукавя, ответил я…
С конвоем в «столыпинском вагоне» нам повезло: он был московским, и потому мы не испытывали жажды, в туалет водили исправно, и голодать не приходилось. По нормальным ценам можно было приобрести не только продукты, но и водочку — пятьдесят рублей за бутылку.
Наше «купе» почти всю дорогу до Владимирской тюрьмы варило чифирь.
От Автора
Чтобы сварить чифирь во время этапа, в качестве «дров» используют портянки, рубашки, брюки, короче говоря, в дело шёл любой материал, который мог бы гореть…
Существует особая техника поддержания огня для приготовления чифиря во время этапа… Чтобы пламя было сильным и горело как можно дольше, материя скатывается в плотную трубочку, конец поджигается и держится вертикально, как свеча. Второй же участник этого священнодействия держит кружку с водой и следит за тем, чтобы чифирь не «убежал»…
В транзитной камере Владимирского централа пришлось попариться более трёх недель. Не знаю, как сейчас, но в то время «Владимирка» имела славу одной из самой беспредельных тюрем. Причём она гремела не только из-за беспредела тамошних отморозков, но и из-за беспредела злобных и голодных сотрудников. Я уверен, если бы не присутствие Чижа, мне бы вряд ли удалось спокойно дожить в этой тюрьме до этапа.
Вдруг вспомнился Круг, наш криминальный бард, исполняющий много позднее песню:
Владимирский централ — ветер Северный,
Хотя я банковал, —
Жизнь разменяна…
Но не «очко» обычно губит,
А к одиннадцати туз…
Прознав о том, что я — москвич, не раз пыталась наезжать местная братва, но Численко, несмотря на его тщедушный вид, удавалось как-то, по-своему «перетерев» с ними, установить перемирие. Чиж был дерзким, умело использовал свои знакомства с «Ворами в законе», и в конце концов наглецы, несмотря на численное преимущество, быстро утухали…
Перечитал предыдущий абзац и понял, что со стороны может показаться, что во время этих наездов я «сидел в сторонке, посапывал в две дырочки и дрожал от страха». Ничего подобного! Пару раз мне приходилось даже ввязываться в прямой контакт, а кому это понравится? Однажды, воспользовавшись тем, что Чижа выдернули из камеры на перевязку (на «пятёрке» ему сделали операцию по удалению доброкачественной опухоли на ноге, а рана всё никак не хотела заживать], местные решили «поучить москвача, как нужно жить во Владимирке».
Пришлось мне, несмотря на численный перевес противника: три — один не в мою пользу, доказывать этим борзым пацанам, что там, «где они учились, я преподавал».
После короткого, но жёсткого «показательного выступления» меня отнесли на больничку с диагнозом «перелом одного ребра и сотрясение головного мозга». И конечно же, как и всегда в таких случаях, мои объяснения «Старшему Куму» были накатанными, проверенными и не «отличавшимися своей оригинальностью»:
«Во сне упал с верхней шконки…»
Когда я вернулся через тройку дней в камеру, с удовлетворением обнаружил, что мои соперники тоже оказались на больничке, наверное, положили их в другую камеру-палату.
А произошло следующее: в тот же день, когда меня отправили на лечение, в камеру вкинули троих земляков Чижа, который, естественно, поделился с ними возникшим напрягом с местными пацанами.
В таких случаях, если доказан беспредел, обычно стараются не спускать, тем более чужакам:
— Как, на нашего земляка наезд?
И конечно же было принято решение:
— Ну, барбосы вшивые, ждите ответа!
И в эту же ночь объяснять «Старшему Куму», что они «втроём или поочередно попадали во сне с верхнего яруса», пришлось уже моим противникам…
С этого дня в нашей камере «чужаки», то есть Чиж и его земляки, установили свои правила, и мне стало намного легче дышать. Приятели Чижа оказались игроками, и, едва объявлялся «отбой», на втором ярусе в дальнем от входа углу, как правило, начиналось карточное «веселье». В кавычках потому, что обычно в том углу стояла гробовая тишина, изредка нарушаемая недовольной репликой кого-то из игроков да турельным треском во время тасовки самопальных карт.
Как и положено в тех случаях, когда игра шла под крупный интерес, «стрёмщиком»…
От Автора
«Стрёмщик» — это тот, кто стоит «на стрёме», «на атасе», «на васере», «на шухере». То есть тот, кто обязан предупредить о какой-нибудь опасности, например о появлении ментов…
В данном случае перед «кормушкой» «на стрёме» тусовался молодой паренёк по прозвищу Горелый. Это погоняло он получил, по-видимому, из-за своей ярко-красной физиономии. Обычно стоящий «на стрёме» имеет небольшой процент от выигрыша, при условии, конечно, что всё заканчивается благополучно и менты не застают врасплох. Но в какой-то момент, понадеявшись, что уже поздно и менты наверняка спят, Горелый отошёл на минуту, чтобы прикурить сигарету, и в тот же миг, словно только этого и ждали, менты резко ворвались в камеру и отшмонали не только «стиры», но и одну десятирублевую купюру, которую не успели затарить.
Ругаясь и проклиная Горелого на чём свет стоит, игроки расползлись по своим шконкам. Во-первых, чтобы нырнуть в свои мешки и подобрать вещи для расчёта, а во-вторых, «побазарить» и решить, как поступить с Горелым.
Я тоже вернулся на своё место, несколько удивляясь тому, что Горелому, лежавшему надо мною, так ничего и не предъявили за его ошибку. Как мне потом пояснил Чиж, Горелому можно было предъявить, если бы он сразу получил свой «гонорар», а так всё списалось на «ментовской» расход.
— Слушай, Режиссёр, — услышал я и открыл глаза.
На шконке рядом сидели шахматисты, которым, видно, не спалось, но окликнул меня не один из них — свесившись жирным удавом с верхней шконки, ко мне обращался
