Борьба за трон. Посланница короля-солнца - Уильям Эйнсворт

— Но Алжир! Дорогой мой! Алжир — это Париж! — возразила Флориза. — Подумай только, где мы! У дикарей, может быть, даже у людоедов! Они страшные! У них ужасные казни!

Её крики удвоились.

— О, об этом не беспокойся. Уверяю тебя, что дело в выкупе. А тогда? Где же тут столь громадное несчастье? Фабр и Мари́, не видя нас, отправятся к персидскому шаху одни. Подарки? Ему пообещают другие и пришлют новые. В жизни всё устраивается.

— Увы! Мари́ так рассчитывала на обаятельную силу подарков! Что это за посланник без подарков? Уже в Париже это не важная птица, посуди, что же на востоке! Увы, всё потеряно — и мы сами, и предприятие Фабра, и надежды Мари́ на славу, и влияние Франции! Неисчислимые последствия, благодаря посягательству воров! Я хотела бы умереть!

— Не делай этого, а лучше рассуди. Наше присутствие не необходимо в Испагани, клянусь тебе в этом, и нашей жизни не угрожает опасность. Чего же ты более хочешь? Ты видишь, что всё к лучшему!

При этих словах Флориза разразилась нервным и болезненным хохотом. И было с чего. Это «всё к лучшему», произнесённое в беседе двух заключённых, остановленных в пути, ограбленных, закованных в прекрасно оберегаемом глубоком погребе, без надежды на выход оттуда, может быть, ранее нескольких лет, было такой неожиданной противоположностью их положению, что становилось забавным, даже несмотря на весь ужас.

Между тем курды продолжали складывать вещи, обмениваясь мыслями:

— Начальник ещё не вернулся?

— Нет, но он не замешкается.

— Он был в Малатии?

— Да, по обыкновению, переодетый европейцем, чтобы продать драгоценности из нашей последней добычи.

— Он будет доволен нашей работой.

— А девушка красивая!

— Да пошлют мне её боги! Я предпочитаю иметь возле себя эту европеянку, чем скорпиона.

По их взглядам Флориза поняла смысл разговора и была до отчаяния испугана.

Ночь прошла без приключений. Пленные не могли сомкнуть глаз и обменивались печальными разговорами. Под утро, то есть в ту минуту, когда они в этом плохо освещённом мраке могли догадаться, что вне его белый день, Альвейер и Флориза немного поели пищи, поставленной накануне возле них в глиняной чашке. Флориза глубоко вздыхала. Тогда один из курдов, выпивший вина более, чем надо, приблизился к ней и хотел обратиться к ней с ласками. Ему помешали другие курды, которые хотели, чтобы это было решено жребием. Флориза находилась в страхе: тюремщики дрались, и борьба могла сделаться дикой и кровопролитной, как вдруг коридорный часовой закричал:

— Капитан!

Последний вошёл и стегнул кнутом своих недисциплинированных солдат, убежавших с воем, как собаки. Альвейр и Флориза не могли его хорошо рассмотреть в полусвете. На нём была не мусульманская одежда, а коричневый кафтан западных купцов.

— Посмотрим добычу! — сказал он. — Пленники там?

Он подвинулся к освещённому месту, чтобы рассмотреть пленницу; вдруг, раздались два восклицания:

— Флориза!

— Папрель!

Оба, казалось, так были поражены, как если бы к их ногам упала молния.

— Вы — здесь?

— А вы?

Это казалось невообразимым. Флориза имела в Париже покровителя, денежного человека по имени Миотта, у которого был школьный товарищ, называвшийся Папрель. Эти личности были очень известны в истории французских национальных финансов. Папрель участвовал во всех ужинах и прогулках, устраиваемых Миоттом для Флоризы. Со времени эдикта Кольбера, заставившего откупщиков возвратить награбленное ими, оба сообщника были задержаны и посажены в тюрьму. Их заключили в одну и ту же тюрьму, и они добились разрешения играть между собою в карты. Но они плутовали, спорили, и их разъединили. Папрель был догадливее; он сумел приголубить тюремщика, указал ему возможность сильно увеличить свой кошелёк и благодаря этому мог убежать, обещая поместить на проценты сбережения, которые ему доверил простак. Прежде чем объяснить своё присутствие в Арабкирской пещере, он извинился и приказал снять цепи с пленных. Флориза представила друг другу обоих мужчин с тем изяществом, какое она применяла в своей парижской гостиной во время приёма.

— Г-н Папрель, один из друзей моего бедного друга Миотта. Кавалер Альвейр, мой любезный товарищ по путешествию.

Папрель поклонился.

— Кавалер! Вы мне оказали большую честь вашим посещением.

— Для меня это большая честь, г-н Папрель.

— Называйте меня коротко — капитан, запросто — капитан Папрелик: это моё прозвище.

Капитан был высокий, худой, с ввалившимися щеками, с носом вроде вороньего клюва, с квадратной бородой, с такими живыми глазами, как у хищной птицы. Он, казалось, был счастлив, встретившись с ними, потому что потребовал подать стулья, столик и армянского вина.

— Чёрт возьми, думал ли я когда-нибудь, любезная Флориза, что разопью с вами азиатского вина в горах Тавра! — сказал он. — Чего только не случается! Как я сюда попал? Очень просто! У меня во Франции было хорошее ремесло — откупщика. Прекрасное это было время! Получалось пятнадцать миллионов, а в королевскую казну клалось три. Через несколько лет состояние сделано. Поэтому судите сами, сколько приобреталось завистников! Нас во всём обвиняли. Дождь идёт — откуп виноват; засуха — откупщики виноваты! Можно сказать, мы были причиной всех несчастий. Но, сударь, одно верно, как то, что я с вами теперь говорю: мы были спасителями короля! Благодаря нам он ежегодно находил свою маленькую кассу наполненной, не беспокоясь об остальном. Мы обеспечивали ему его доходы. Затем это было наше дело пополнить наши расходы и предварительно вычесть налоги. Нас обвиняли в преступлении, что мы получали более, чем давали, но, по совести, надо же было нам уплатить и нас вознаградить! Кто же здесь терпел убыток? А если налоги не вносились? А на ком лежали все заботы? А когда королю не хватало доходов, у кого в запасе бывали деньги, чтобы ему одолжить, когда во всей Франции более не было ни су? Я утверждаю, что мы поддерживали Францию.

— Как верёвка поддерживает повешенного, — сказал со смехом Альвейр.

— Да, сударь! Как? Нет, нет, что вы заставляете меня говорить! Видите ли, кавалер, это всё литераторы и писаки сделали нам зло. В моей конторе был мелкий служащий, очень скрытный, которому впоследствии покровительствовал епископ Мо и пустил его в ход. Его звали Лабрюйер. Он был посвящён во все подробности ходов нашей искусной организации. Кто остерегался бы его! Неблагодарный! Он воспользовался этим, чтобы разоблачить перед всеми тайны, не принадлежащие ему; он уничтожил тех, кто его кормил! В