Разбойники Сахары. Пантеры Алжира. Грабители Эр-Рифа - Эмилио Сальгари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ваши люди не теряют времени, — сказал барон Нормандцу.
— Так они рассеют любые подозрения, — ответил фрегатар. — Все эти купцы знают моих людей и мою фелуку и смогут засвидетельствовать, если в этом возникнет необходимость, что мы честные торговцы, а не фрегатары.
Они поднялись на борт «Сулеймана» и позавтракали. Во время их отсутствия не случилось ничего, что могло бы вызвать какие-либо подозрения у портовых властей.
Никто не интересовался фелукой, которая затерялась среди других судов в порту и не привлекла к себе ничьего внимания.
Совершенно успокоенные на этот счет, Нормандец и его спутники переоделись, надели темные плащи, украшенные разноцветными кисточками, какие носили рифы[44] и жители мест, далеких от моря, а головы покрыли огромными тюрбанами. В таком виде они снова сошли на берег и отправились к тюрьме паши в надежде узнать что-нибудь о печальной судьбе несчастной девушки.
Все улицы и переулки заполняла толпа торговцев, рабов-негров и христиан, переносивших товары с кораблей и со складов в порту. Товары эти были по большей части добычей от морского разбоя и были захвачены у берегов Испании, Франции, Италии и Греции. В те времена берберы, воодушевленные постоянными победами и ставшие дерзкими от полной безнаказанности, чувствовали себя повсюду хозяевами.
В порту стояло множество военных галер, ожидая благоприятного случая, чтобы совершить свой очередной набег на побережье Средиземного моря. Среди них были и те четыре, которым «Сирена» дала бой, их легко было узнать по полученным в бою повреждениям.
— Как бы я хотел поджечь их все! — сказал барон.
— А я бы подорвал их вместе с экипажами, — добавил Нормандец.
Они прошли по западной части порта и часа в четыре остановились у большого здания, белого, квадратного, на крыше которого была огромная терраса.
— Это тюрьма паши, — сказал Нормандец.
Барон побледнел, как будто вся кровь внезапно отлила от его щек.
— Она там, внутри, — прошептал он с тоской. — Микеле, сделайте что-нибудь! Я должен туда попасть!
— Это невозможно, синьор. Никто не может получить такое разрешение.
— Где ее могут держать?
— Да кто же знает? Наверное, в какой-нибудь камере, вместе с товарками по несчастью. А! Смотрите, там, на берегу! Видите вон тех оборванцев, которые лежат на солнце и жадно ловят ртом воздух?
— Да, а кто это?
— Это христиане, которых оставили умирать от голода, потому что они больше не могут работать, а значит, и кормить их больше не стоит.
— Какой ужас!
— Вы увидите вещи и похуже, синьор, — сказал Нормандец.
Он остановил негра, согнувшегося под тяжестью огромного тюка.
— Кто это там? — спросил он у негра.
— Это христиане, их вчера привезли из Оссума. Тех, кто может работать, отвели в тюрьму, а эти слишком старые, слабые и больные, их оставили умирать. Да и впрямь, на что они?
— Это старики с острова Святого Петра, — сказал Нормандец барону. — Канальи-берберы![45]
— И мы позволим несчастным умереть?
— Не приближайтесь к ним, если вам дорога жизнь и свобода графини. Вас сразу возьмут на заметку. Сегодня вечером я пошлю людей с едой и деньгами, но этого не хватит, чтобы спасти от смерти всех.
— Это чудовищно!
— Смирите свое сердце, господин барон. Это необходимо.
И он повел его подальше от этого места. Они пришли к тюрьме, возвышавшейся на площади, обсаженной прекрасными пальмами.
Везде вокруг гигантского здания и перед узкими окнами, расположенными на уровне земли, стояли солдаты, вооруженные аркебузами и саблями. Тошнотворный запах исходил изо всех отверстий тюрьмы. Это был запах плесени и гниения. Время от времени откуда-то изнутри, из дворов и с террас доносились крики, лязг цепей и кандалов.
— У меня сердце сжимается, — сказал юноша, утирая пот, бежавший по лбу, — когда я думаю, что графиня там, внутри, в этой адской бездне, а я ничего не могу сделать, чтобы спасти ее. Это чудовищно! Чудовищно!
Нормандец смотрел на него, глубоко тронутый невыразимой болью, которой дышало лицо храброго дворянина. Железная Башка бил себя кулаками по тюрбану и извергал ругательства против этих негодяев-берберов, обещая изрубить их при первом же случае.
— Господин барон, — сказал вдруг Нормандец, — я видел, как из тюрьмы только что вышел солдат, которому я несколько раз продавал фески из Смирны. Он зашел вон в то кафе. Подождите меня у фонтана. Я попытаюсь что-нибудь разузнать.
— А вы себя не выдадите?
— О нет! Я буду осторожен и осмотрителен. Не бойтесь за меня.
Он оставил их и направился к домику на углу площади, где собрались мавры. Они курили и разговаривали.
— Что за выдержка! — воскликнул Железная Башка. — Вот это человек! Господин барон, вот увидите, этот фрегатар далеко пойдет.
Моряк подошел к домику и вошел во двор, над которым раскинули кроны пальмы. Двор был устлан рабатскими коврами. Мавры и бедуины сидели на коврах и потягивали прекрасный кофе, мирно беседуя и обсуждая новости.
В углу солдат, лицо которого было отмечено глубоким шрамом, потихоньку смаковал кофе и курил.
— Что ты тут делаешь один-одинешенек, Мохаммед-эль-Садок? — спросил Нормандец, усаживаясь рядом с ним. — Ты давно уже не показывался и не покупал фесок.
Солдат отнял от губ чубук и внимательно посмотрел на фрегатара.
— А, — воскликнул он, — продавец фесок!
— Ну и многого другого, — добавил моряк. — Мохаммед-эль-Садок меня не узнал?
— Когда ты пришел? — спросил солдат.
— Сегодня утром.
— Хороший товар?
— Всего понемногу.
— Ты давно не заходил в Алжир.
— Я был в Танжере и в Тунисе. А что здесь нового? Я видел потрепанные галеры в порту. Это христиане напали?
— Да, но и мы в долгу не остались, — ответил солдат, подмигнув. — Они хорошо дерутся, эти христиане, и яростно защищаются.
— Ну хоть добыча-то хорошая?
— Много рабов.
— А где их взяли?
— На острове Святого Петра, у берегов Сардинии.
— Они все в тюрьме паши?
— Все.
— Есть что-нибудь интересное?
— Уф! Простые рыбаки, но работать будут хорошо. Есть одна сто́ящая женщина, цена ее будет высока, купцы за нее будут яростно торговаться, если только она не попадет к бею или к Кулькелуби.
— Красивая?
— Молодая, красавица, знатная, — сказал солдат. — Я не думаю, что она попадет в руки работорговцев и ее выставят на балистане[46].
— Если она попадет в руки к Кулькелуби, ей плохо придется, — заметил Нормандец, силясь улыбнуться. — Главнокомандующий флотом недобрый человек, он никого не щадит. Женщин стегает хлыстом, когда напьется, а это с ним часто случается. Мне жаль эту девушку.
— Ну так она ведь христианка.
— А когда будут отбирать рабов?
— Сегодня придут из гарема бея и Кулькелуби. Ты ведь знаешь, моряк,
