Укрощая хаос - Бен Гэлли

известно, сколько этих проклятых монет хранится у нас. Я же знак! Я сам подделывал бумаги о переводе!

Тор Фенек не привык к тому, что сын кричит на него. Он сосредоточенно сделал вдох, прижал кончики пальцев к столешнице и развел пальцы в сторону так, что получилось нечто вроде клетки. Он прищурил свои глаза цвета шалфея, и, глядя на Руссуна, долго жевал губу и усы, пока не пришел к решению.

– Я не допущу, чтобы Монетный двор Фенека оскверняли такие варвары и душекрады, как Боран Темса – и такой глупец, как ты, который ставит свою жену-нищенку и детей-ублюдков выше нашего гордого имени. Я дал тебе башню и карьеру, надеясь, что ты покажешь себя с лучшей стороны. Но оказалось, что я ошибся, – прорычал Фенек.

Его лицо стало бесстрастным, лишенным каких-либо эмоций. Речь уже шла не о семье, а о деловых отношениях. Нравы в банковском квартале были настолько кровожадными, что должниками могли стать даже родные дети. Как говорили в квартале Оширима, «медь прочнее крови».

– Ты возьмешь на себя вину за этот фарс. Ты нарушил кодекс; ты – заблудший знак, которого шантажировал душекрад. Палата тебя пощадит, – сказал Фенек, и лишь легкая запинка намекала на то, что сейчас он испытывает какие-то эмоции. Он опустил голову. – Ты понятия не имеешь, что ты сделал с нашей семьей.

Руссун разорвал рукава своего халата.

– Все не так. Если уж на то пошло, то свою семью я спас. А все остальное меня сейчас не интересует.

Тор Фенек ударил кулаком по лежащей рядом груде монет и свитков, а Руссун распахнул дверь кабинета ударом ноги и пошел по мраморному полу, отполированному до зеркального блеска. Отражение Руссуна было темным – в коридоре не горел ни один фонарь. Четыре сонных знака, которые все еще упорно трудились, наклонили головы или стерли слюну с губ, заслышав шум. Четыре телохранителя, стоявшие рядом с их высокими башнями, встали по стойке смирно.

В дверях кабинета появился побагровевший тор Фенек.

– Не смей уходить от меня, Руссун Фенек! – крикнул он, и его крик разбудил других знаков.

Не дойдя до большой лестницы, которая вела на первый этаж, Руссун повернулся и махнул рукой. Лицо Руссуна исказилось от ярости, но он промолчал.

– Не смей…

Вопль фенека был прерван звуком мощного удара. Воздух наполнился осколками стекла, щепками и каменной пылью: два тарана пробили двери. Не успел Руссун сделать вдох, как в дом ворвались десятки призраков в бурых доспехах и алых плащах с короткими мечами и короткими копьями в руках. Они напали на личную стражу тора, которая отчаянно пыталась построиться в боевые порядки. Когда десятки призраков превратились в сотню, они легко сломили сопротивление и двинулись вверх по лестнице.

Знак завопил; его окружили, словно скалу во время прилива. Мечи протыкали его, отрезали от него куски, и он исчезал в молчаливой, кровожадной толпе. Руссун смотрел отцу прямо в глаза. Даже в тот миг отец показал себя трусом; почти оцепенев от шока, он осторожными шажками отступал в свой кабинет.

«Моя семья в безопасности…» Руссун говорил себе это снова и снова, пока холодные, бесплотные ноги топтали его тело и он погружался в мир черной воды.

* * *

АНИ ДЖЕЗЕБЕЛ ХЛОПНУЛА ладонью по деревянной стойке. Несколько посетителей таверны, вздрогнув, слезли со скрипучих табуретов и побрели прочь.

Старсон появился откуда-то из глубины с кружкой свежего пива – зеленоватого, со снежно-белой шапкой пены. Лицо Старсона было покрыто черными сальными разводами.

– Держи, босс, утопи свои печали. Выдержанный волкейл из моего родного Блейдхорна. Настоящее северное пиво.

– Это полная задница, Старсон, – буркнула Ани, медленно вдавливая шипы кастета в липкую, покрытую щербинами стойку. – Дело не в печалях. Темса получил по заслугам. Упал с башни, которую сам же и построил. Просто ты не видел, что под конец он почти спятил. Если честно, то я оказала ему услугу.

– Да, босс, ты уже говорила.

Ани посмотрела на грязное зеркало, на горстку посетителей «Ржавой плиты». Человек двадцать сидели за столами – кто в компании, кто поодиночке. В дальнем углу какой-то бард с аргхулом пытался повысить всем настроение, наигрывая любимые всеми песни, но атмосфера оказалась слишком тяжелой.

Ани никого не могла упрекнуть: она все понимала. Сторонники Культа Сеша на улицах города весь день объявляли о том, что императрица Нилит вернулась и что завтра утром у Великого колодца Никса состоится всеобщее собрание. Жители уже начали выглядывать из-за дверей и ставней, но замки по-прежнему не отпирали. Страшного убийцу Темсу предали в руки правосудия, императрица вернулась, но нехватка воды из Никса никуда не делась. И, если верить тому, о чем во всеуслышание говорили нищие и шептались все остальные, нехватка превратилась в полное отсутствие воды. На окраинах вспыхнули бунты; один колодец Никса был разрушен. Город Множества Душ по-прежнему находился на краю пропасти.

Ани не могла избавиться от неприятного ощущения – словно под ее воротником застряли колючие волосы. Покинув башню Буна, она почти не выпускала топор из рук и даже сейчас сжимала его рукоять той рукой, которая не держала кружку.

– Это полная задница, – повторила она, катая пиво во рту. Ани редко пила: у такой женщины, как она, было слишком много врагов, чтобы заниматься такими глупостями, как пьянство. – А теперь Темсу поймал Культ Сеша – и, похоже, они также сцапали Сизин и ту суку Хорикс. – Небесная Игла дымилась уже почти целый день, и слухи о летучей машине распространялись словно пожар. – Что-то должно рухнуть, Старсон, – со вздохом добавила она. – Пересохший Никс…

Находившиеся рядом посетители заворчали, услышав ее слова. Она резко посмотрела на них, и они пересели за другой стол, который стоял у стены, еще дальше от нее.

– Я жалею о том, что не могу взмахнуть топором и избавить Аракс от страданий так же, как босса. Старого босса, а не тора, которого он из себя корчил, не того аристократа, которым он отчаянно пытался стать, – сказала Ани и снова ударила ладонью по стойке. Она проклинала Темсу за то, что он изменился. С трудом сводить концы с концами лучше, чем томиться в рабстве после смерти. – Он ошибся. Такие, как мы, могут добыть сколько угодно монет, но благородными мы от этого не станем. Тут все дело в происхождении и повадках. Аристократы словно чуют родную кровь. Можешь притворяться сколько угодно, но в конце концов от тебя останется лишь пустая оболочка. «Лучше родиться аристократом или вообще не рождаться», – так они говорят. Они возвели высокую и прочную стену, и все лестницы, тоннели, тараны и армии мира не помогут ее преодолеть.

Старсон проследил за ее разъяренным взглядом; она искала то, что можно сломать или раздавить. Он тоже налил себе кружку волкейла и сделал глоток. К его тонкой губе прилипли зеленые усы из пены. Он ахнул от удовольствия, обнажив почерневшие зубы.

– О! То что надо, – вздохнул он. – Ты права. Тысяча лет прошло, но ничего не изменилось.

– Если что-то есть у богачей, это должно быть у всех. Так однажды сказал Темса, вскоре после того, как нанял меня.

Старсон уставился на свое пиво.

– Ты по северу не скучаешь, босс? – спросил он, поднося кружку к губам.

Ани вспомнила черные скалистые берега своей родины и то, как дралась с соседними детьми на палках и всегда побеждала.

– Тогда было проще. И перестань меня так называть. Я не босс.

– Ну а кто тогда босс? – спросил Старсон.

Он был прав: почти все выжившие наемники бежали из башен Буна и Гхора при первой же возможности. У Ани остались только такие «старики», как Старсон, и горстка солдат, которые не хотели тратить время и силы на поиски новой работы.

Бармен почесал осьминога, который был вытатуирован на его шее. Недавно там появилось красное пятно – что-то вроде лишая. Старсон поманил ее к себе.

– Слушай. У тебя есть половины монет Темсы, тени, его таверна. Благородная ты или нет, босс или нет, но, Джезебел, от голода ты не помираешь.

Она посмотрела на свое пиво; сернистый запах защекотал ей ноздри.

– В Нижних доках есть капитаны, которые в долгу перед