Укрощая хаос - Бен Гэлли

силе нашей империи? Можем ли мы с уверенностью заявить, что это просто сказки и что древние, необузданные силы не сохранились до сих пор на границах изведанного мира?

ЭСПЕР ДРАК. ЮНОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

* * *

КАМЕРАРИЙ РЕБЕН ВЫТАЩИЛ крошку из угла глаза и сделал вдох, чтобы испытать свои легкие. Втянув в грудную клетку столько воздуха, сколько могло в ней поместиться, Ребен позволил голове прислониться к спинке кресла и выдохнул.

Когда воздух покинул его, Ребен обмяк в мягком кресле, съежился, словно выжатый бурдюк. Недели, когда приходилось постоянно оттягивать воротник, недели, наполненные потом, учащенным сердцебиением, криками и воплями – навсегда остались в прошлом. Да, возможно, Никс действительно пересох, из Небесной Иглы валит дым, а город находится на грани катастрофы, но все это были проблемы завтрашнего дня. А в данную минуту до завтра оставался целый год.

Ребен щелкнул по лежащему на столе папирусу, развернув его лицевой стороной к себе. Сообщение доставил не Итейн, как предполагал Ребен, но молчаливый сторонник Культа Сеша в выцветшем розовом халате. Вручив свиток, призрак быстро ушел. С тех пор Ребен прочел начертанные на папирусе символы уже десять раз.

Завтра Нилит заявит о своих правах на престол.

Камерарий усмехнулся. В пустом большом кабинете со сводчатым потолком его смех звучал странно, неуклюже. Ребен слишком долго извергал из себя лишь тревогу и ярость и теперь был рад возможности посмеяться – да еще над такой шуткой. Ребен снова проглядел символы, проверяя, не ошибся ли он.

Императрица Нилит вернулась в Аракс и привезла с собой императора Фаразара – мертвого, светящегося и готового к порабощению.

Еще раз вздохнув, Ребен пожалел о том, что сбежал в тот самый миг, когда обрушилась крыша. Он жалел о том, что не увидел лица Сизин и старой императрицы Хираны, когда они узнали, что убежище пустое, словное кошелек бедняка. Этот радостный миг Ребен мог лишь рисовать в своем воображении, но даже при этом он ухмылялся. Сизин заслужила, чтобы ее так обманули.

Ребену нравилась императрица – более того, он даже ею восхищался. Хотя их пути редко пересекались, Ребен всегда замечал, что она проявляла доброту – даже в тех случаях, когда в ней не было необходимости, даже если эта доброта сводилась просто к пожеланию хорошего дня. В Араксе подобное отношение было редкостью, и Ребен всегда его ценил. Но оказалось, что в хитроумии она не уступит ни одному аркийцу. Он совсем не ожидал от нее подобного поступка, и именно поэтому ее план казался ему блестящим.

Ребен потянулся за свитком, покатал его по столу, свернул и развернул его. Надежда – капризная тварь. Он так давно уже не смел ни на что надеяться, что сейчас даже не узнал ее. Завтра будет удивительный день.

– Писец! – рявкнул камерарий, и, подавив зевок, послушал, как эхо его крика разлетается по комнате.

– Никчемная женщина, – вполголоса сказал Ребен, барабаня пальцами по столу. – Писец! Иди сюда! Уже поздно, и я хочу домой.

Сон казался камерарию старой привычкой, которую давно победили и растоптали. Но теперь усталость потянула к нему свои лапы.

– ПИСЕЦ!

Ребен встал с подушек и принялся расхаживать вдоль огромного стола. Стук в его голове – тот, который наконец начал затихать – снова вернулся.

– Я завтра же найду себе нового помощника! Того, кто не спит на посту и не подводит меня самыми разными спо…

Тирада Ребена оборвалась; одна створка высоких дубовых дверей со скрипом открылась, и на пороге появилась женщина-писец. Затуманенный взгляд женщины стал еще более остекленевшим, хотя Ребену казалось, что это невозможно. Она, похоже, смотрела сквозь Ребена. Никчемная.

– Наконец-то, женщина! Клянусь мертвыми богами! Отправь всем судьям, дознавателям и прокторам сообщение о том, что они должны собраться у Великого колодца Никса, – сказал он, расхаживая взад и вперед. – Новая императрица нуждается в нашей поддержке. Покажем городу, что Палата Кодекса еще жива и совсем не похожа на беззубого волка, которым ее все считают. И найди, наконец, Хелес! Боран Темса умер и порабощен, так кого она вообще… Женщина, ты меня слушаешь?

Уткнув руки в боки, Ребен уставился на женщину, пытаясь разглядеть хотя бы отражение в ее пустом взгляде. Пока он смотрел, в уголке ее рта собралась капля ярко-красной крови; она зависла, увеличиваясь в размерах, а затем потекла по подбородку. Две капли шлепнулись на пол и растеклись, словно распускающиеся розы.

Даже не булькнув, женщина закатила глаза и упала в кабинет камерария. За ней стоял одетый в черное призрак; его сияние было скрыто кожаной одеждой и кольчугой пепельного цвета. Лицо его было бесстрастно, а в руке он сжимал кривой окровавленный нож. У него за спиной, над трупами стражников и прокторов стояли другие призраки. Ребен услышал эхо воплей, которое неслось по коридору. По его телу потекли струйки пота.

– Стража! Дознаватели! Кто-нибудь! – крикнул Ребен, отступая с такой скоростью, какую позволяли развить его длинные одежды и хлипкие позолоченные сандалии. Один раз он оступился, но тут же восстановил равновесие и побежал к своему столу, в одном из ящиков которого лежал меч.

– Что это значит? – верещал Ребен. Все его надежды были уничтожены, хорошее настроение втоптано в грязь. Он почти видел, как края его светлого будущего вспыхивают, и начинают гореть, чернеть, закручиваться, превращаясь в пепел. – Кто вы? Я не понимаю! Темса же умер!

На бегу Ребен оглянулся; бесстрастный призрак не догонял его, а просто не давал ему оторваться. С лезвия ножа падали капли крови. Остальные полужизни расположились у дверей и ждали, наблюдали.

Задыхаясь, камерарий добрался до стола. Он растянулся на столешнице, почти перескочил через нее, отчаянно пытаясь сбежать. В панике он схватил свиток, но когда его скользкие от пота пальцы сжали цилиндр свитка, Ребен почувствовал, как клинок проткнул его плечо.

А затем его бок. Снова и снова.

Рыгая от боли, Ребен упал на стол, глядя на то, как растекается его собственная кровь, как его шелковая одежда из кремовой становится темно-алой. Он слышал, как капли крови стучат по каменному полу.

Пока в его кабинете гасили огни, Ребен судорожно делал последний вздох и дрожащим пальцем провел по символам на свитке, замазав их кровью.

* * *

– ПОДВЕРГНУТЬ ТАКОЙ ОПАСНОСТИ нашу семью! Наше гордое имя! Этот банк! Я… даже не могу смотреть на тебя!

Руссун Фенек, сгорая от стыда, опустил голову. Он сжимал пальцами рукав своего серого с золотом халата, злясь на то, что шелк так легко скользит сам по себе. Сейчас ему хотелось с такой же легкостью ускользнуть от разъяренного отца.

Руссун предполагал, что смерть Темсы вызвала облегчение у многих, но больше всех она обрадовала именно его. Острый и тяжелый клинок, который висел над его сыновьями, над его женой, над ним самим, исчез. Он не стыдился рассказывать о том, что плакал, узнав о возвращении императрицы, а также о поимке и порабощении тора Борана Темсы.

Но, похоже, Темса даже после смерти остался проклятием Руссуна и наказал его за то, что тот пошел против кодекса и своего отца. Руссуну это казалось несправедливым.

– Отец, я много раз тебе говорил – у меня не было выбора.

– Ты должен был обратиться ко мне! Палата Кодекса…

– Темса запретил мне даже упоминать об этом. Он убил бы Билзара, Хелина и Харию! И что тогда?!

– Как ты смеешь меня прерывать?! – заревел тор Фенек, брызгая слюной.

Он пришел в такую ярость, что его лицо из алого стало свекольным.

Всплеснул руками, Руссун вскочил с кресла и зашагал по комнате, чтобы успокоиться.

– Как только императрица взойдет на трон, все вернется в норму. Расследования продолжатся. Палата Кодекса захочет узнать, почему Темса так высоко забрался и почему мы проводили для него Взвешивания. Ты знаешь, сколько его монет лежит в наших хранилищах, сколько имущества мы купили, оставив их в качестве обеспечения? Мальчик, неужели ты не видишь, что эта история нас погубит?!

– Не называй меня мальчиком! – рявкнул Руссун Фенек. – Мне прекрасно