Вся Президентская Рать - Владимир Моисеевич Гурвич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гаев подошел к телевизору, включил его. Шла прямая трансляция митинга со стадиона. Народу собралось много, никак не меньше десяти тысяч. П может, и гораздо больше. Сколько бы из них могло бы уже к этой минуты лежать под обломками рухнувшей от взрыва трибуны? Нет, не зря мы предприняли эту вылазку, и не напрасно Леонид отдал свою жизнь. И если бы он не связался с этими людьми, один из которых сейчас находится в моем номере, то, может быть, был бы и жив.
Несколько минут Гаев слушал пламенную речь Перегудова, который в очередной раз клеймил инородцев, заговор иностранцев против нашей великой страны, звериную сущность террористов… А я вдруг поймал себя на том, что мне на это все совершенно наплевать, пусть несет он все, что ему придет в голову. Этот сумасшедший мир никому не дано изменить, сделать хотя бы капельку более нормальным и милосердным. Люди теряют голову из-за стремления любой ценой получить власть. Что их так к ней влечет даже больше, чем к самой красивой женщине? Желание сравняться с богом, превратиться в его наместника на земле? Ощутить свою безнаказанность, свое могущество над себе подобными? В этом кроется одна из вечных загадок бытия.
— Да, — промолвил Гаев, послушав несколько минут Перегудова. Но что означало в его устах это слово, я не знал. — Что вы намерены дальше делать? — спросил меня Гаев.
— Еще не точно не знаю. Но вы один из первых узнаете о моем решении.
— Надеюсь, — усмехнулся он. — Вы могли бы сделать хорошую карьеру.
— Не судьба.
Гаев хлопнул себя по колену.
— Одно радует в этой истории, что этот мерзавец Бицоев мертв. Он был очень жестоким и любил пытать наших солдат. Это ему доставляло большое удовольствие.
И с таким человеком они связались! Этим людям падать ниже уже некуда. Но это я произнес мысленно, вслух же я ничего не сказал.
Гаев встал и направился к двери.
Настроение у него было явно упадническое. Но меня это даже радовало, он его по праву заслужил.
— Всю необходимую помощь по переправке тела Леонида Окулова мы вам окажем, — сказал он уже в дверях.
— Спасибо. — Это была ценная помощь.
Перегудов вернулся с митинга и созвал совещание. С известием об этом ко мне пришел Сабов. Он выглядел совершенно спокойным, как будто бы всю предыдущую ночь тихо и мирно провел в своей постели.
— Митинг прошел успешно, — сказал он. — Долго не стихали овации.
Я ничего не ответил. Сабов пристально посмотрел на меня.
— Что с вами, вы переживаете смерть Леонида Окулова?
— Не только. Я скажу тебе все вечером. А сейчас иди на совещание вместо меня. Я не в состоянии заниматься этими делами. Скажи, что у меня болит голова. Имею я право на головную боль хотя бы раз в жизни?
— Даже чаще. Поверьте, я вам очень сочувствую. Вы были очень близки.
— Спасибо, но не надо об этом. Пожалуйста, делай вид, что ничего не случилось и все идет как обычно. И никогда и никому не рассказывай ни о чем. Это лучший залог твой безопасности.
— Можете не беспокоиться. А теперь я пойду, генерал не любит, когда опаздывают.
Где-то шло совещание, где-то проходили другие важные и не очень важные дела. Вся планета была поглощена ими. И только я один лежал на кровати в своем номере и думал. А может, и не думал, мне трудно охарактеризовать тогдашнее мое состояние, временами оно напоминало что-то вроде полузабытье.
Я встал, когда уже был вечер. Умылся, тщательно оделся, причесался. Долго разглядывал себя в зеркале. Затем вышел из номера.
Я постучался к Орестовой. Она открыла мне так быстро, словно стояла у двери и ждала, когда я к ней приду.
— Володя мне все рассказал, — произнесла она. — Примите мои соболезнования.
— Спасибо. Мы снова перешли на вы. Я полагал, что мы успешно миновали этот этап.
Она как-то странно посмотрела на меня.
— У тебя странный вид, в твоих глазах царит отрешенность.
— В какой-то степени так оно и есть. Я понял, что эта работа не для меня. Я никогда не найду общий язык с этими людьми. Политика не просто грязное дело, мало ли грязных дел в этом мире, это нечто на порядок хуже. В ней есть что-то дьявольское, когда люди ради достижения своих целей перестают быть людьми.
— Я тоже занимаюсь политикой. Ты и меня относишь к категории людей, которые перестают быть людьми.
— Ты исключение. Но в исключения не могут ничего изменить. Даже если ты станешь однажды губернатором, они не дадут ничего сделать. А если будешь сопротивляться, уничтожат.
Ирина покачала головой.
— Я не такая пессимистка, как ты. Если бы все в мире обстояло именно так, как ты говоришь, мир бы давно уничтожил бы сам себя. У тебя просто сейчас такое настроение. Гибель твоего друга — это тяжелое испытание. Она настраивает на соответствующий лад.
— Да, тяжелое. Но дело не только в его смерти. Все гораздо глубже. Есть вещи, которые человек может делать, а есть вещи, которые он не должен делать ни при каких обстоятельствах. Еще недавно я полагал, что те вещи, которые я не должен делать, я могу делать. Но сейчас я понял, что если я буду продолжать в том же духе, это меня убьет.
— Я рад, что ты это понял. — Ирина положила свою руку на мою ладонь. — Я это видела почти с самого начала. Только не была уверена, что ты когда-нибудь дойдешь до этой мысли. Мне казалось, что ты не только находился от нее далеко, но подсознательно постоянно от нее убегал.
— Так оно и было. Чтобы это понять, понадобилось смерть друга. Не слишком ли большая цена за наши заблуждения?
— Заблуждения всегда дорого стоят. Сколько людей заплатили за них жизнью и сколько еще заплатят. Может быть, я потому и пошла в политику, что ощущала сильную потребность разрушать эти крепости непроизвольных заблуждений и сознательного обмана. Эти две вещи всегда идут, как кони в упряжке, рядом.
— Странно, я взрослый, опытный, и, кажется, умный человек, как я мог все это делать, помогать Перегудову и всем, кто стоит за ним. Ведь
