Птицеед - Алексей Юрьевич Пехов

попадая в такие обороты, я не привык. Ну или, если уж откровенно говорить, не успеваю это делать.

Мы поднялись над стихией, несущейся к пирсам, выросшей до кромки берега, нахлынувшей на него, затопившей разрушенные развалины. Затем рухнули на крышу какого-то несчастного здания, проломили черепицу, перекрытия, чердак, два этажа, свалившись то ли на втором, то ли на первом.

Меня не только не поцарапало, но я даже не почувствовал ничего, кроме ухнувшего куда-то вниз желудка. «Бриллиант», или как там называлась эта штука, защитил нас надёжнее пухового одеяла. Полагаю, даже если мы бы свалились с луны, он бы справился с задачей сохранить наши жизни.

Его стенки распахнулись, словно лепестки пиона, выпуская нас.

В комнате, по счастью, никого не было, хотя на плите булькала кастрюля. В потолке зияла рваная дыра, из которой торчали доски паркета.

– Ух! – сказал я. – Не знаю, что ты сделала, но это… потрясающе.

– Я ничего не сделала, Малыш. – Она выглядела разочарованной случившимся. – Он просто возжелал вернуть нас назад, и так, чтобы я осталась жива. Это его заклинание.

– Следует добраться до леса. Надежды, что представители ветвей в должном числе окажутся здесь и закидают его секторами, нет.

– Он не даст тебе сбежать, – спокойно ответила Оделия. – Ты же видел. Я убью его. Выбора нет.

– Это он тебя убьёт. Даже ослабевший после стольких недель здесь, он всё ещё Светозарный, способный изменить течение реки. Ты уже исчерпала один треугольник. Остался один. Что ты сможешь сделать тремя заклинаниями против Медоуса? Просто иди за мной, и я уведу тебя.

Она удивительно нежно коснулась тёплой, но пахнущей кровью ладонью моей щеки:

– Ты так вырос, Малыш. И я так счастлива, что ты не сломался, стал лучше, чем мы с Рейном рассчитывали. Поверь, он бы гордился тобой. Но ты забыл одну важную вещь, мой добрый друг. Ил – меняет всех. А тех, кто пробыл в нём долгих восемь лет, однозначно меняет. – Оделия понизила голос до шёпота, словно невидимые пальцы передавили ей горло. – А уж как он любит колдунов… Светозарные не дадут соврать. У меня давно не два треугольника, и я, поверь, Малыш, смогу драться с ним. Если и не на равных, то уж точно смогу сделать его жизнь очень неприятной. Именно для этого я здесь.

Усмешка уголком рта:

– Медоус осторожная рыба, он бы никогда не ударил первым. Я выманила его, он проявил себя, и теперь весь Айурэ встанет на уши. Даже если со мной что-то случится, его найдут и добьют.

– Если только он не прыгнет в Ил. Даже ослабевший – он остаётся Светозарным. В любом случае, сейчас я не брошу тебя.

С этим заявлением она не смирилась, но дипломатично предложила:

– Он знает, где мы, и скоро нагонит. Я бы предпочла уйти из жилых кварталов. Какое из кладбищ ближе?

– Не скажу, пока не пойму, куда мы рухнули. Выйдем наружу.

По улице рассыпало обломки повреждённой нашим падением крыши.

Вода, по счастью, сюда не дошла, отхлынула обратно в Эрвенорд, полагаю, безумными валами превратила спокойную и ленивую реку в этой её части в прожорливое неуёмное чудовище.

Двое запыхавшихся господ, один мокрый насквозь, в фиолетовом пехотном мундире, без треуголки, но зато при ружье с примкнутым штыком, а другой в широкополой шляпе, юный и бледный, пронеслись мимо нас.

– Они, господин! – сказал внезапно остановившийся солдат, поднимая оружие и направляя на меня, угрожая штыком. – По реке бежали. Именем лорда-командующего! Сдавайтесь!

Молодой ничего не сказал, лишь скривился, и из-под его губ потёк лиловый свет.

Не знаю, что он хотел сделать.

Медоус появился за их спинами огромной зловещей марионеткой. Великаном. Страшилищем. Уродом из ночных кошмаров.

Несчастный колдун обмяк, и из его ушей, ноздрей и распахнувшегося рта полезли ярко-зелёные ростки. Они удлинялись, распускались чередой бледно-фиолетовых соцветий, и до моих ноздрей донёсся аромат розмарина.

Атака Оделии, как и прежде, превратила оказавшихся на пути людей в кровавую капель, а вот Светозарный выдержал, лишь наклонил голову вперёд, точно бык, принимая удар. Только одежда по краям затлела. В ответ женщину протащило по мостовой, и дом, в который она врезалась, рухнул на неё, сложив оба этажа.

Я хотел броситься на помощь, но вокруг меня была уже целая поляна цветущего розмарина, и он опутал до колен удивительно жёсткими побегами, словно свитыми из стальной проволоки.

Светозарный очутился в шаге от меня, навис, заставляя чувствовать себя мелкой жалкой букашкой, а затем сел на корточки, чтобы хоть как-то сравниться ростом.

– Как интересно ведут дороги из прошлого, – сказал он глубоким, приятным баритоном. – Выродок собственной персоной. Сильная кровь, раз её не размыло за века. Ну, здравствуй, маленький потомок.

Он протянул мне руку. Я даже не подумал её пожать. Пусть обнимается с павлинами. Тогда, улыбнувшись той же жуткой улыбочкой, он взял мою правую ладонь тремя пальцами, насмешливо сжал. Очень осторожно, аккуратно, мягко, чтобы не сломать мне кости.

– Это ведь ты лишил меня мозготряса? Впечатлён. Наверное, для такого жалкого человека – подобное почти подвиг. Как стучит твоё сердце. Подозревает, что я знаю все твои страхи. А я их действительно знаю.

Чайка, сотканная из розмарина, раскрыв крылья, подпрыгнула, воткнула мне клюв прямо в бок. Глубоко, словно кинжал. Я вскрикнул от неожиданности, но устоял. Проклятое растение держало крепко.

Жемчужные колья упали с неба, пронзили стопы Светозарного, пригвоздив его к земле. От третьего и четвёртого, метящих в голову, он уклонился лёгким движением корпуса.

Оделия выжила. В порванном, грязном платье, с растрепавшимися волосами, она отбросила очередную колбу с опустевшим солнцесветом. Чайка попыталась клюнуть меня ещё раз, но рассыпалась высохшими ветвями.

– Надолго ли хватит твоих усилий, упрямая мышь? – улыбнулся Медоус. – Пославший тебя, чтобы помешать нам, ошибся в своём выборе. Сдайся. И служи мне. Отдай Птицееда во благо моим устремлениям.

– Ты никогда не найдёшь её! – с гневом прошипела Перламутровая колдунья, и квартал смело. Меня укрыло тёплой дланью, прижало к ароматному ковру розмарина, защищая от стихии и боя, в эпицентре которого не мог выжить никто, кроме колдунов его затеявших.

Ушам было больно от «пушечной» канонады. Глазам тоже было больно от яркого света, затопившего всё вокруг. Они слезились, и я понял, что бесполезно пытаться хоть что-то рассмотреть, пока это не кончится. Розмарин и корица сплелись в единую удушающую вонь, от которой перехватывало дыхание.

В боку пекло, рубашка намокла от крови. Полагаю, у меня там дырка такого размера, что можно засунуть большой палец. Проклятущая чайка. Долго я не протяну без помощи и перевязки. Это не царапина, о которой можно забыть на вторые сутки.

Внезапно всё кончилось. И грохот, и свет. Длань, прижимавшая меня