Невеста каторжника, или Тайны Бастилии - Георг Борн

— Да, любезный господин виконт, — со снисхождением высокопоставленной особы говорила хозяйка, вводя гостя в столовую, где служанка накрывала стол, — кто назначен для престола, тот не останется в хижине. Кому предназначена корона, тот получит ее, даже если бы он родился в лохмотьях.

— Вы некоторым образом правы, госпожа Пуассон, — ответил Марильяк, едва удерживаясь от смеха.

— Знаете ли, еще при жизни моего покойного мужа я ему постоянно говорила: «Вот посмотришь, из нашей Жанетты еще получится нечто великое». Я вас уверяю — это было видно в ней еще ребенком! — воскликнула старуха, садясь за стол.

Камер–юнкер последовал ее примеру.

— Мой муж часто покачивал головой, глядя на этого ребенка, — продолжала старуха. — Жанетта умела и старой лентой украсить себя, как принцессу. Она всегда изящно одевалась и держала себя красиво. Она верховодила всеми соседскими ребятишками. Она уже тогда играла с ними в королеву.

— Может быть, это было предчувствие, госпожа Пуассон?

— Конечно. Да я и сама верила, что она этого достигнет… Я очень рада видеть вас у себя. Я люблю поговорить о своей дочери. Но идти к ней я не хочу… Не думайте, что у меня для этого нет приличной одежды или что я стесняюсь придворных дам и кавалеров, — я никого и ничего не стесняюсь. Нет–нет, я не хочу идти к ней только потому, что неохотно покидаю свое тихое убежище… Ну а еще… Понимаете, господин виконт, такой высокопоставленной даме наверняка неприятно вспоминать о своем прошлом… Кушайте, кушайте, господин виконт. Вот, пожалуйста, суп с мясом и трюфелями.

Марильяк улыбнулся.

— Я удивляюсь вашему умению готовить, — сказал он вежливо.

Мать маркизы оживилась.

— О, я всегда имею такой стол. Люблю пожить хорошо, господин виконт. Сейчас подадут овощи с лососиной, затем жареную говядину — я с удовольствием съедаю кусок мяса, а потом подадут куропаток или другую дичь. Только не думайте, что я сама все готовлю. Нет, я держу повара. Он каждый вечер приносит мне три списка кушаний, и я выбираю из них по своему вкусу. А как же иначе? Ведь я имею дочь, которая в государстве занимает первое место после короля.

Марильяк утвердительно кивнул головой.

— Я вам так скажу, — продолжала словоохотливая старуха. — К чему‑нибудь да должен привязаться человек. Я не знаю, к чему привязаны вы, моя же страсть — это хороший стол.

— Вы живете здесь очень уютно, госпожа Пуассон, — заметил камер–юнкер, находя кушанья и вино превосходными.

Мать маркизы самодовольно усмехнулась.

— Между нами будет сказано, я именно этого и желала. Сама способствовала этому. Мой муж был бедный бесхарактерный человек, он не умел устроить свою жизнь. А я всегда говорила: кто хочет пить вино, тот старается добыть его. Тот же, кто довольствуется водой, тот не получит ничего больше. Мужу я не могла втолковать это, а вот дочь меня понимала.

— Ваши слова заключают в себе неоспоримую истину, — глубокомысленно произнес Марильяк и тем самым окончательно завоевал доверие госпожи Пуассон.

— Принеси‑ка господину виконту ананасов в сахаре, — крикнула она прислужнице и обратилась к Марильяку. — Этими плодами я угощаю только тех людей, которые мне нравятся. Ананасы превосходны! Их вырастил мой садовник, они гораздо лучше версальских. Мои гораздо крупнее и сочнее.

Камер–юнкер попробовал ананасы, которые принесла прислужница.

— Смею заверить, милостивая государыня, они прекрасны, — сказал он.

Похвала ананасам, а еще больше слова «милостивая государыня» приятно подействовали на госпожу Пуассон. Она протянула ему через стол свою толстую, мясистую руку и долго пожимала и встряхивала тонкую белую руку камер–юнкера.

— Вы мне нравитесь. Сразу понятно, что вы человек высшего круга, и я рада видеть вас у себя.

— Честь оказана, в первую очередь, мне, — сказал Марильяк, довольный тем, что нашел слабую сторону этой женщины. — Честное слово, я никогда не ел таких ананасов — это превосходное лакомство.

— Лакомство? Удивительно меткое название, милый мой виконт. Даже у маркизы, моей дочери, нет таких плодов. Знаете, моя дочь ест и пьет очень немного. Когда она еще была госпожой д'Этиоль, то очень мало употребляла пищи, хотя у нее всего было вдоволь — д'Этиоль был очень богат. С тех пор, как дочь вышла за него, мы ни в чем не знали нужды.

Заметив, что госпожа Пуассон начала откровенничать, Марильяк решил, что настала давно ожидаемая минута.

— Не знали ни нужды, ни заботы? — спросил он.

— Да–да! Зачем же мне скрывать? Откуда прежде было взяться достатку? Ведь мой муж был простаком. В нем совсем не было деловитости, а доход от торговли мясом был так мал, что мы не могли избавиться от нужды. Это была нищета, и сколько раз я говорила мужу: «Пуассон, ты осел, а не деловой человек!» Да, милый мой виконт, именно такие слова я говорила ему каждый день. Сама‑то я была энергична. Теперь он меня не слышит больше… Вечная ему память, но все ж таки не годился он мне в мужья.

— И все‑таки вы до конца остались ему верны?

— Да, осталась. В конце концов дела у нас поправились… Но позвольте рассказать все по порядку. Жили мы в нужде и заботе, а потом еще появилось новое затруднение… Наша дочь Жанетта незаметно росла. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, она была уже вполне развита… Войдите теперь в мое положение, виконт. В то время повадился ходить к нам один бедный музыкант… Он приходил в нашу лавку покупать мясо и каждый раз оставался на час–другой и играл на своей скрипке. Играл он хорошо — этого отрицать нельзя, но пользы эта музыка ему не приносила. Что за польза от игры на скрипке? Только и заработаешь, что на кусок хлеба да на кусок мяса… Он играл на танцах у старого Форкиама на улице Сен–Дени. Этот Форкиам был страшный скряга. Он платил работавшим у него людям так, что они едва могли прокормиться. У него был сад и в нем площадка для танцев. В этом‑то саду и играл молодой Рамо.

— Молодой Рамо? — переспросил камер–юнкер.

— Да, так звали молодого скрипача. Нарцисс Рамо. Я ничего худого не видела в том, что он, когда отправлялся на службу, заходил к нам каждый день. Не могла же я предположить, что моя единственная дочь Жанетта влюбится в этого голодного музыканта. Я и теперь еще думаю, что он приворожил ее своей игрой. Она же была еще глупенькая, — ну, девчонка. Что она могла знать о богатстве и бедности? Музыкант играл для нас, а она слушала. Играл он превосходно — так говорили все. Он наверняка своей игрой мог зарабатывать хорошо, но этот Форкиам…

— Это в высшей степени занимательная история. Прошу вас, продолжайте, госпожа Пуассон.

— Каков конец этой песни? Как вы, наверное, уже догадались, господин виконт, Жанетта полюбила этого музыканта и в один прекрасный день убежала с ним. Они с этим горемыкой сняли комнату, и она отдала ему руку.