Новый Мир ( № 1 2012) - Новый Мир Новый Мир

«Конструируемый в советской культуре „Восток”, несомненно, влиял на русскую литературу. Разумеется, это был „Восток”, русской же культурой сконструированный: слагавший песни о Сталине, столетний Джамбул был продуктом не столько казахской, сколько русской культуры, поскольку в ней он был создан („переведен”) и в ней функционировал. „Восток” входил в русскую литературу через стилистику, но вводил в нее особого рода политическую культуру. Парадокс сталинизма состоял в том, что русская революция, прошедшая под знаменем марксизма и просвещения, породила глубоко ретроградную культуру, для которой „восточная стилистика” оказалась наиболее адекватным оформлением».

Александр Иванов. Кризис мейнстрима. Беседовала Елена Кужель. — «Рабкор.Ру», 2011, 23 октября < http://www.rabkor.ru >.

«Критическое мышление действительно востребовано. Скепсис является общим умонастроением времени. Все скептичны по отношению ко всему: по отношению к прогнозам будущего, образам товарного фетишизма и т. д. Поэтому любая форма разоблачения, любая форма подозрительности сейчас крайне востребована. В этом смысле востребован и создатель этого метода тотальной подозрительности, а именно Маркс. Ведь он был одним из первых, кто начал практиковать интеллектуальную стратегию тотальной подозрительности. У Маркса была социальная онтология, выраженная в „Капитале”, где он писал, что на поверхности общественной жизни люди поступают, не сообразуясь с доводами своего сознания, оставаясь на уровне некоего экономического автоматизма действия. Маркс настаивает на том, что мы живем в мире, где любые социальные основания организованы искусственным образом, через искусственные механизмы производства. То есть любая подлинность является сделанной подлинностью. В этом смысле апелляция к подлинности как к чему-то естественному и данному природой невозможна. Для Маркса естественность и природность являются искусственно сконструированными данностями. Его практика подозрительности заключается в том, чтобы идти от естественности или псевдоестественности любого социального объекта к его подлинной искусственности, подлинной заданности через систему исторически сменяемых производственных отношений и типов технологий. Эта социальная метафизика Маркса сейчас невероятно востребована».

«Но Маркс бы не согласился с этим цинизмом современности, он все-таки был не только критиком, но и романтиком. И этот дефицит романтизма и идеализма составляет сегодня очень большую проблему».

«Когда говорят, что интернет убьет телевидение, это глупость». Константин Эрнст о будущем телевизионной индустрии. — «Коммерсантъ», 2011, № 192, 13 октября < http://kommersant.ru >.

Полная версия выступления Константина Эрнста на ежегодном международном телевизионном рынке MIPCOM-2011. В переводе на русский язык. «И я имею в виду, прежде всего, не экономический, а культурный кризис — кризис модели взаимоотношений людей с окружающим миром, с государством, с себе подобными. Эта модель, которая начала формироваться в Европе в конце XVIII века, окончательно сформировалась в XIX, достигла своего апогея к концу XX, — рухнула. В этом нет злого умысла, в этом нет никакой обреченности, так случалось на разных этапах истории человечества».

«В одной из теорий эволюции утверждается: „Вид захватывает первенство в ареале за счет одного или группы признаков. Этот признак в дальнейшем и является причиной гибели вида”. <...> Homo sapiens захватил свой ареал за счет другого приспособительного признака — благодаря экспрессии коры головного мозга. Когда-то кора надоумила обезьяну взять в лапу палку, сегодня в этой руке — iPad . Homo sapiens как вид не приспособлен ни к такой скорости перемещения, когда с одного континента на другой можно перелететь за насколько часов, ни к такому объему информации, которая обрушивается на него даже из утюга».

Конец трогательной эпохи. Виталий Пацюков о выставке «Бумажное время». Беседовал Игорь Гулин. — «Коммерсантъ/ Weekend », 2011, № 41, 28 октября < http://kommersant.ru/weekend >.

Говорит Виталий Пацюков, куратор выставки «Бумажное время» (ГЦСИ): «Поэтому так важны для нас бумажный фонарик или бумажный змей: все-таки бумага — это материя. Она связана с ностальгическими тактильными ощущениями, когда к миру можно было прикоснуться. Сегодня к миру прикоснуться уже нельзя. Мы общаемся с ним через компьютер. Но одновременно бумага продолжает жить как вечный образ, который все это пережил. В видеоматериалах появляется бумага, которую можно рассмотреть с разных точек зрения. Бумага, которая записана на цифру, — уже нетленная, ее нельзя уничтожить, если только не будет смены цифровых информационных форм...»

Кирилл Корчагин. Роман Сенчин. На черной лестнице. — « OpenSpace », 2011,  13 октября < http://www.openspace.ru >.

«Наконец, к этой прозе можно предъявить и нелитературную претензию — по сути, более существенную, чем любая литературная (тем более что Сенчин, как можно увидеть, борется с литературностью). Претензия эта в том, что перед нами проза социальной пассивности, подспудно убеждающая читателя в том, что мучительное и рутинное растворение в бытии — это единственный вариант проживания истории. Здесь можно вспомнить рассказ „Тоже история”, где типичный „человек Сенчина” оказывается посреди жестко подавляемого оппозиционного митинга, внутри которого он способен выступать лишь пассивным наблюдателем. Конечно, такая оптика имеет право на существование и при других условиях была бы даже симпатична (я вовсе не призываю к бессмысленному оптимизму). Но у читателя Сенчина не остается выбора: автор полностью уверен в себе и в том, что происходит вокруг, а читатель, следовательно, должен либо согласиться с ним, либо захлопнуть книгу».

Леонид Костюков. Границы возможного. — «Роскультура.ру», 2011, 27 октября < http://roskultura.ru >.

«Наверное, мне стоит выразить критическую позицию по отношению к этой книге [Данилы Давыдова] предельно открыто и субъективно. Что ж, мне совсем не понравилось. Эти стихотворения ничего не дали ни моему уму, ни сердцу. Для лирики это слишком скрытно, для эпоса — недостаточно интереса к миру и людям. Здесь нет никакого чуда; поэзия сведена к искусству возможного — и в итоге исчезает. Это не вдохновенно, это — несмотря на большую и точную культурную работу — внутренне пусто. Причем как-то намеренно пусто, напоказ, как будто дело не в этом. Но дело-то в этом. Что же до продолжения концептуальных традиций, то это фундаментально спорно. Концептуализм весь завязан на приоритете, на явных демонстративных открытиях — не случайны именно приоритетные претензии Вс. Некрасова к Д. А. Пригову. Как продолжать Колумба? Открыть новые земли? Так открой сначала. Или просто летать в США на самолете? Тогда надо понижать пафос. Мне было, пожалуй, стыдно читать эту книгу действительно умного, талантливого и симпатичного человека. По-моему, это плод культурных заблуждений; забыть — и двигаться дальше».

Кто вошел в литературу в «нулевые»? Опрос провёл Андрей Рудалев. — «Литературная Россия», 2011, № 42, 21 октября < http://www.litrossia.ru >.

Отвечает Евгений Ермолин: «Последние лет десять — это особый период. Наверное, никогда ещё для молодых литераторов у нас в стране не было столь тепличных условий, никогда ещё с ними столько не возились, не покушаясь при этом на их литературные вкусы и общественную позицию. Правда, характер признания и поощрения отличался большой долей искусственности. Он не был напрямую связан с важностью и существенностью авторского высказывания. Приветствовались и поощрялись в основном способности, намёк на талант. Это типично тепличный подход. Не факт, что это правильно».

«Сознания духовного и эстетического единства не было и нет, есть только наступающее осознание, что другого и других спутников по жизни не будет. Нужно как-то жить со случившимися. Но это совсем другой психологический рефлекс».

«А у нас после крушения СССР новая Россия так и не удалась. Случилась пока только прискорбная прореха на человечестве. Строить другую страну будут уже, вероятно, другие. Возможно, те, кому сейчас 10 — 20 лет. А может, уже и некому будет строить, не знаю. Китай не спит. Как мне сказал востоковед Александр Сенкевич, надежду для русского языка даёт лишь то, что он может стать общелитературным для всех китайцев и синометисов. Может быть. Есть надежда, что в Великом Китае ничтожное русское творческое меньшинство окажет какое-то воздействие на культуру. Хотя исторический опыт показывает, что Китай переваривал без остатка ещё и не такие влияния».