Книга домыслов - Эрика Свайлер

На секунду Амос пожалел, что не утонул, подобно Шарлотту. Если бы Эвангелина не родила ребенка, была бы она сейчас рядом с ним, жива и здорова? От этой мысли ему стало дурно, и он взял ребенка на руки.

– Хорошо, мальчик, – сказал Пибоди. – Мы сделаем из тебя достойного отца.

Только через два дня бродячий цирк тронулся в путь. Пибоди, видя безмерную скорбь Амоса, забыл о грозящих ему убытках. Он не стал разбираться в своих чувствах, не стал стучаться в дверь к Амосу. Старик распорядился, чтобы еду и козье молоко оставляли у двери фургона Ферезов, и следил из своего фургона, забрали еду или нет.

Амос заботился о дочери, кормил ее, укачивал по ночам, если она плакала.

Время шло. Решено было поговорить с ним. Послали Бенно. Амос отказался открывать, и акробату пришлось прибегнуть к металлическим пластинкам. Когда дверь открылась, внешний вид Амоса произвел на Бенно ошеломляющее впечатление. Он тихо выругался.

Обрывки ткани, прежде украшавшей стены фургона, валялись на полу. Амос сидел на корточках, склонившись над Бесс. Волосы спутаны. Глаза запали. На руках остались красные царапины в тех местах, где он расчесывал кожу.

– А-а-а… Извини, – пробормотал Бенно. – Извини.

Он протянул Амосу руку, но тот ее оттолкнул. Бенно прислонился к стене, а затем медленно сполз по ней и уселся на пол. Амос повернулся к нему спиной.

Почти час они просидели в полном молчании. Наконец Бенно нарушил тишину:

– Ты не помнишь, каким был, когда только прибился к нам. Мы тебя почти не замечали, а потом ты стал появляться и – взмахнув рукой, акробат издал свистящий звук – исчезать. Ты был как пустой стакан. Я подумал, что ты не жилец на этом свете, а потом стал замечать тебя с маленькой лошадкой. Ты напоминал мне моего младшего брата. А еще ты всегда хорошо ко мне относился. Люди редко хорошо относятся ко мне. Я решил, что буду за тобой присматривать. Когда Рыжкова сделала тебя своим учеником, я не сомневался в том, что это очень хорошо. – Бенно, почесав затылок, уперся им в стену. – А потом появилась Эвангелина. – Амос так на него посмотрел, что озноб пробежал по коже акробата. – Рыжкова ее боялась. Она попросила меня за тобой приглядывать, защитить, если что.

Изо рта Бенно вырвался сухой смешок. Амос склонил голову набок.

– Я вот тогда думал, что же могло настолько напугать Рыжкову, что она от нас сбежала. Ну, я, значит, наблюдал за Эвангелиной, а потом я увидел, как она улизнула и река стала мертвой… А потом еще город… Извини.

Вновь запала тишина. Амос взял свою дочь на руки. Они сидели так несколько часов, пока узкие полосы света, проникающие сквозь щели в досках, окончательно не померкли. Бесс кашлянула, а потом чихнула.

– Ребенок слишком многого лишился, – проговорил Бенно, поднимаясь на ноги и открывая дверь фургона. – Слишком много лжи, а я невольно стал ее частью. Извини, дружище. Я разыщу ради тебя Рыжкову – вернее, ее дочь Катерину – и расскажу, что стряслось. Она вернется. Вы вновь будете работать вместе, а ты обучишь свою девочку. Я так и поступлю. Ты не будешь одинок.

Уходя, он прикрыл за собой дверь.

Бенно отправился в путь на рассвете.

Время Амоса было заполнено тайной работой. Бесс больше не плакала – более того, она не издала ни единого звука после той ночи, когда они вернулись с берега океана. Часами Амос сидел перед дочерью, стараясь вспомнить, как звучал голос Эвангелины, когда он прижимался ухом к ее груди. Когда же он пытался что-то сказать, изо рта у него вылетал лишь неприятный скрежет. Амос прижимал дочь к своей груди, надеясь, что стук его сердца возродит в ней звук, но ничего не помогало.

Карты лежали в шкатулке. Никто к ним не прикасался. Они были обременены всем тем, что случилось между ними – Рыжковой, Амосом и Эвангелиной. Ему следовало срочно очистить карты. Как часто надо очищать карты, он точно не знал. Когда он очистит карты, последняя частица Эвангелины, живущая в них, будет утрачена. Он допустил большую ошибку, не очистив их после бегства Рыжковой. Он всего лишь хотел сохранить частичку старушки, которая его обучала, а Рыжкова оставила после себя страх, который пропитал карты и превратился в проклятие, проникшее в его судьбу, словно чужая волосинка в косу. Амос поцеловал девочку в макушку. Так он не научит ее разговаривать.

Клетка мальчика-дикаря вновь была выужена из небытия. Пришла осень. Они двинулись на север, надеясь добраться до Нью-Йорка прежде, чем погода вконец испортится. Фургон Ферезов перекрасили в зеленый цвет и разрисовали гротескными изображениями парня-дикаря.

На месте вырубки, к северу от Берлингтона, они разбили лагерь под сенью древних дубов. Привал не был запланирован, но люди чувствовали себя до крайности измотанными. Не хватало рук, а это делало путешествие еще более трудным. Пибоди подошел к двери фургона Амоса. Она чуть-чуть приоткрылась. В щелку смотрел темный глаз.

– Мальчик мой! Пришло время поработать. Это укрепит твой дух, а твоей малышке лучше видеть своего папочку счастливым. Действо старое. – Пибоди прокашлялся. – Все будет так же, как и прежде. Полагаю, ты со всем прекрасно справишься.

Дверь приоткрылась чуть шире. Пибоди покусывал нижнюю губу. Его борода щетинилась.

– Мы всегда хорошо друг друга понимали. Пожалуйста, пусть все будет по-прежнему. Мы начнем все сызнова.

Дверь с грохотом затворилась.

Спустя несколько часов после этого Амос вышел из фургона, держа на руках свою дочь. Он был худым, как бездомный пес, одежда едва не спадала с его плеч. Амос шел по лагерю, все с любопытством уставились на него, ловя каждое его движение. Амос постучал в дверь фургона Пибоди, и та сразу же распахнулась. Шляпа с загнутыми вверх полями была нахлобучена на голову набекрень. Старик улыбнулся.

– Хорошо, что ты пришел, добрый молодец. А наша маленькая красавица стала еще краше. Я…

Амос сунул Бесс Пибоди в руки. Он бросил последний взгляд на свою дочь, а затем развернулся на стоптанных каблуках башмаков и зашагал обратно через лагерь. Пибоди, держа малышку на руках, смотрел, как Амос, минув последний фургон, скрылся в лесной чаще. К тому времени, когда старик додумался послать ему вдогонку Мейксела, Амос углубился в лес настолько, что Пибоди потерял его из виду. Малышка посмотрела в его прищуренные голубые глаза, зажала кончик бороды старика в своем кулачке и что-то пролепетала.

– Да, маленькая красавица, – сказал он настолько мягко, насколько мог. – И что мы здесь имеем?

В лесу Амос сбросил с ног башмаки. Его босые ноги с радостью коснулись мягкой лесной земли. Пальцы вдавились в нее. Потом с плеч был сброшен камзол, он повис на колючем кустарнике. Затем Амос сорвал с шеи изодранное жабо, снял сорочку. Он раздевался, чтобы кожей ощутить лес. Было забавно видеть, какой бледной стала его кожа за те годы, что он носил одежду. Загорелые руки, казалось, принадлежали другому человеку. Амос шел, карабкался и продирался сквозь заросли несколько часов. Он не расставался с лентой, которую обернул вокруг большого пальца руки, ласково поглаживая ее. Он перелазил через стволы упавших деревьев и камни, мягко ступая, не издавая ни малейшего звука. Там, где три высокие скалы стояли, тесно прижимаясь друг к другу, он остановился. Журчание свидетельствовало, что где-то поблизости протекает ручей. В этом звуке он услышал шепот Эвангелины: «Ты дома. Я твой дом».