Избранное - Борис Сергеевич Гусев

Свист. Разрыв. Но уже чуть подальше.

— Вот это уже в районе станции, — сказал капитан.

— Михаил Сергеевич! — раздался голос полковника из-за двери.

Капитан мгновенно подтянулся, оправил гимнастерку и прошел к командиру. Майор с минуту размышлял, потом осторожно приотворил дверь и тоже скрылся за нею. Еще разрыв. Немцы били методично, каждые четыре минуты. Сережа отсел от окна подальше. Неприятно на улице одному, а здесь, в штабе, совсем не страшно.

Из кабинета полковника вышел Эренбург. Он прошелся по комнате, сосредоточенно думая. Потом вдруг, как бы по наитию, остановился, ткнул пальцем в Сережу и сказал:

— Вы!

Мальчик встал.

— Сейчас! — Эренбург наклонился и сделал шаг. — Идите! — Еще шаг. — К шоферам! Да… И скажите Куренцову… Или нет. Лучше Щербакову, — майор сосредоточенно подумал и махнул рукой. — А впрочем, все равно… Пусть кто-нибудь из них срочно ведет автобус на станцию. Все равно кто — Куренцов или Щербаков. Машины у них однотипные. Вы поняли меня?

— Понял, товарищ майор.

— Значит, так: на станцию и там ожидает летучку или… дальнейших указаний. В связи с обстрелом санпоезд могли задержать где-то на подходе. Но пока мы ничего не знаем. Идите!

Сережа побежал в казарму. Он уже готовился передать так: «Майор приказал Куренцову срочно ехать на станцию. И там ожидать». Послать именно Куренцова Сережа решил потому, что Щербаков был ему симпатичен. Пусть отдохнет лишний раз. Майор же сказал — безразлично кто. Значит, решать, кто именно, должен он, Сережа, дежурный связной. Все правильно.

Но по пути он услышал еще два сильных разрыва в районе станции и вдруг понял, почему майор сомневался кого послать: машина шла к объекту, который подвергался обстрелу. И, как видно, майор не желая выказывать ни к тому, ни к другому шоферу пристрастия, решил поручить это дело судьбе. И этой судьбой должен стать он, Сережа.

…Куренцов и Щербаков лежали одетые на своих койках, прикрывшись полушубками.

— Майор приказал, — запыхавшись, сказал он, вбегая, — пусть кто-нибудь из вас, все равно кто — Щербаков или Куренцов — ведет автобус на станцию и ждет подхода летучки.

Пауза. Оба неподвижно лежат под тулупами.

— Кто поедет, Паша? — спросил Куренцов.

— Все равно. Хоть я, хоть ты… — отвечал Щербаков, не открывая глаз.

— Ну так кто? — повторил Куренцов, приподнимаясь.

— Коля, мне все равно.

— Мне тоже все равно! Чего тянуть? Или ты лежи, я поеду, — сказал Куренцов.

— Коля… — Щербаков вздохнул, как бы удивляясь непонятливости своего друга. — Я же честно говорю — мне все равно. Хоть… хоть ты поезжай. Поезжай! Мне все равно.

Куренцов молча встал, резким движением надел полушубок, потом взглянул на лежавшего под полушубком друга. И в этом взгляде скользнула обида. Но не на то, что выпало ехать ему, — то была работа, война, а на то, что Паша Щербаков не сказал по-честному: «Езжай ты, Коля», а юлил, что вроде ему все равно: идти под обстрел или лежать под тремя накатами, накрывшись шубой. Но вслед за обидой в лице Куренцова мелькнуло и другое, лукавое выражение — мол, ладно, Паша, поспи себе, а мы в другой раз свое возьмем, отыграемся. Уж дружить — так по-честному. А хитрить и мы можем.

И Сереже навсегда запомнилось это выражение лица шофера.

— Ушел уже… — выждав, пока шаги Куренцова смолкли, сказал Щербаков. — Ну что же, ладно.

«Притворяется. Видел же, как тот встает», — подумал Сережа. И вся его симпатия к мягкому, добродушному Щербакову вдруг улетучилась. Раза два шарахнуло совсем близко. В части объявили боевую тревогу. Но Сереже было не до этого. Надрывая голос, он передавал по полевому в «хозяйства» приказ полковника — срочно развернуть дополнительно кому двадцать, кому тридцать мест.

— Всем передал? — спросил Песочинский.

— Всем. Кроме Кузнецовского. Там молчат.

— Верти, пока не ответят!

— Товарищ капитан, бесполезно. Связь прервана.

Но Песочинский сам подошел к аппарату, взял у мальчика трубку. Убедился. Стукнул по ящику.

Из кабинета вышел полковник и сказал:

— Я еду на станцию. Летучка пришла. Вы указали в телефонограмме срочность задания?

— Так точно, товарищ полковник…

— Всем передали?

— За исключением Кузнецовского. Видимо, обрыв, связь не работает.

— Тут рядом, километра два, пошлите связного с моим приказом, — распорядился полковник и вдруг заметил Сережу, которого закрывал Песочинский.

— А… вот кто сегодня связной… — с сомнением остановился и вдруг взял трубку полевого аппарата. Покрутил ручку.

— Молчат. Могло осколком разрезать, связь-то наземная.

Вдруг ухнуло так, что черная драпировка сорвалась с окна вместе с вылетевшими стеклами. Вбежал бледный Быков:

— Товарищ полковник, часового на посту ранило…

— Вызовите Эренбурга… Михаил Сергеевич, распоряжайтесь, а мы срочно на станцию, — и вышел.

Сережа сбежал на берег и пошел вдоль озера. Снаряды ложились в районе станции. Один разрыв был очень близкий. Но Сережа даже не мог определить, в какой стороне, — засвистело, сверкнуло, ухнуло, он пригнулся к земле, испуганно озираясь по сторонам. Вдали за озером темнело спасительное здание госпиталя, но до него было порядочно. Он побежал дальше. Мимо горки с соснами, где — и он знал это — была наша радиостанция, мимо старой каменной дачи с колоннами, в которой тоже стояла часть. Наконец он вышел на шоссе. Здесь уже было вроде спокойно. Шли машины с затемненными фарами. Стоял патруль, но дежурили знакомые ребята и махнули ему: «Давай проходи». Он подошел к проходной и отворил дверь.

— Кого вам? — раздался из-за барьера старческий женский голос.

Сережа вгляделся в темноту. Топилась буржуйка, дверца ее была растворена, у печурки сидела женщина с кружкой в руках. Отблески пламени ходили