Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт - Ирвинг Стоун

Пробные голосования подтвердили правоту Фрэнсиса Блэра: при наличии надлежащего человека во главе движения республиканцы смогут завоевать всю нацию. Но, видя усиление позиций республиканцев, южные демократы впадали в отчаяние. Джесси становилось дурно от чудовищных личных нападок. Джона называли заядлым пьяницей, валявшимся в сточных канавах в стельку пьяным. Утверждалось, что он не только владел, но и торговал рабами ради личной прибыли и у него была интимная связь с домашней прислугой, что он стал миллионером в период завоевания Калифорнии, скупая землю, лошадей и рогатый скот и расплачиваясь правительственными расписками, что с помощью своего агента Сарджента он обокрал английскую публику, тайком работал с компанией «Пальмер, Кук энд компани», с сан-францисскими банкирами, продавая американцам обесцененные горнорудные акции.

Ярость нападок возрастала день ото дня. Казалось, что в словаре не осталось ни одного грязного слова, которое не было бы брошено в лицо ее мужу. Его называли бандитом, конокрадом, совратителем невинных испанских красавиц, хвастуном, обманщиком, лицемером. Весь материал военно-полевого суда, представленный генералом Кирни, полковником Куком и лейтенантом Эмори, был вырван из контекста и распространен по стране в анонимно печатавшихся брошюрах. Если свести воедино все обвинения, то у выслушавшего их не осталось бы сомнения, что более низкого и низменного человека, чем Джон Фремонт, на земле вообще не существовало.

Пятнадцать лет назад во время поездки в Черри-Гроув ее мать сказала, как противно жить в обстановке публичной клеветы. Джесси уверила ее, что такая практика — безболезненная часть политической игры, она не может причинить настоящего вреда. Теперь же, когда ее муж подвергся более суровому истязанию, чем то, какое пришлось выдержать ее отцу, она поняла, насколько права была ее мать. Постепенно она осознала, что одно из величайших достижений демократической формы правления — свобода печати вошла в колею, которая ведет к уничтожению демократии, поскольку она унижает достоинство народных выборов. Печати дали по ошибке не то имя; эти скандальные листки — вовсе не газеты, они — оборотни, фабриканты политической лжи. Они меньше думают о событиях, чем поджигатель думает о поджигаемом доме; сообщения о событиях можно выбросить в мусорную корзину, если они мешают делу, которое отстаивает газета; новости можно исказить и извратить ради того, чтобы какая-то политическая партия или особая группа сохраняла в своих руках власть. Она знала, что республиканская печать была тоже плохой: она не клеветала на личный характер Бьюкенена, но возбуждала ненависть и толкала к насилию Север и Запад. Она поставила такой вопрос перед Фрэнсисом Блэром, заметив, что, хотя ликвидация свободы печати уничтожила бы демократию, печать прилагает все силы, чтобы так или иначе уничтожить демократию. Блэр, основавший одну из первых газет в стране, спокойно ответил:

— Очень немногие из наших газет, Джесси, были учреждены, чтобы распространять новости. Они были созданы, чтобы подкрепить политическую партию или политического кандидата, и никогда не меняли своего характера. Когда-нибудь, если выборы станут спокойными и более цивилизованными, газеты ограничатся передачей новостей и не станут подогревать истерию избирателей. Сейчас же главная задача — любой ценой добиться победы.

— Да, — с горечью согласилась она, подвинув к нему пачку газетных вырезок. — Любой ценой… за счет нации.

В конце сентября был нанесен самый изощренный удар: Джона Фремонта объявили католиком. Партия «ничего не знающих» (нативисты), или антикатолическая партия, была влиятельной в течение ряда лет; антикатолицизм был одним из наиболее спорных политических вопросов в жизни страны, отравлявших атмосферу не менее сильно, чем вопрос о рабстве. Теперь избирательную кампанию попытались осложнить зарождающейся трагедией религиозной нетерпимости, обвинив Джона Фремонта, что он — католик. Если это раз и навсегда установлено, то все обвинения против католиков, циркулировавшие последние двадцать лет подпольно, могут быть раскрыты и сделаны публичными. Если Джон Фремонт — эмиссар папы, введен в Белый дом и католицизм станет господствовать в американской жизни, то все протестанты будут истреблены огнем и мечом. Соединенные Штаты станут католической страной, а папа перенесет Ватикан в Вашингтон.

Утверждалось, будто отец Джона был французским католиком, а Джон жил в монастыре в Балтиморе и во время первой экспедиции высек крест на Скале независимости. В подкрепление обвинения публиковались документы, подтверждающие церемонию бракосочетания Джона Фремонта и Джесси Бентон, осуществленную католическим священником. На таком факте, не представляющем реальной истины, демократы пытались построить здание ненависти к католикам по всей стране. Джесси чувствовала себя неловко: это была ее вина, если бы она захотела получить согласие родителей, тогда бы их сочетал браком пресвитерианский или епископальный священник, и потенциально наиболее опасный вопрос религиозной нетерпимости никогда бы не возник.

Скрыть эти проблемы от Джона было невозможно, поскольку в дом Фремонтов прибыл важный республиканский комитет, чтобы выяснить обстоятельства. Фрэнсис Блэр сказал:

— Джон, мы знаем, что ты принадлежишь к епископальной церкви. Но обвинения, что ты католик, стоят многих голосов. Тебе нужно опубликовать опровержение; мы должны доказать, что ты всегда был в епископальной церкви.

Джесси наблюдала за мужем, сидевшим в кресле перед окном, выходившим на улицу. С тех пор, когда она успокоила его по поводу нападок на его отца, он сохранял спокойствие и достоинство, встречал всех вежливо, не произнес и не написал ни одного раздраженного или обидного слова. Он посмотрел в лицо каждому члену комитета, а затем решительно сказал:

— Нет, джентльмены, я не стану опровергать.

Все заговорили одновременно:

— Никакого опровержения? Но вы должны! Молчание — знак согласия. Люди подумают… Вы подтвердите свою вину…

— Все, что вы говорите, правильно, — ответил он. — Они наносят нам большой ущерб. Но если я встречу нападение, пытаясь его опровергнуть, то тем самым соглашусь с тем, что религия является политическим вопросом в стране и люди вправе ссориться из-за нее и отказывать в занятии поста по религиозным мотивам. Если я публично выступлю с отрицанием, что я не католик, то это будет означать, что я отвергаю католиков, соглашусь с тем, что католик не может стать президентом страны, что я мирюсь со злобной клеветой, которую о них распространяют.

Я не стану благословлять кампанию против католиков, приняв в ней участие. В этой стране существует веротерпимость. Религия человека — его частное дело. Моя религия есть моя, и я не стану говорить о ней публично.

Джон говорил мягко, и его голос звучал искренне. Наступила пауза, в ходе которой члены комитета изучали пол, свои ботинки, стены и потолок. Наконец поднялся Джеймс Гордон Беннет из нью-йоркской газеты «Геральд» и воскликнул:

— Следуйте этим убеждениям, полковник, я вас поддержу.

Другие члены комитета согласились с решением, некоторые с опаской, другие с гордостью за своего кандидата.

Джесси казалось, что в этот момент ее муж достиг величия, равнозначного тому, какое дал ему отказ принять предложение демократов выдвинуть его кандидатуру. Отказавшись допустить, чтобы католицизм стал предметом спора в избирательной кампании, он еще раз подтвердил для Джесси свою философию «благородство обязывает».

Месяцы ее вдумчивой работы дали свой эффект. Журналы и газеты помещали статьи положительного характера о ней; по стране распространялись сведения о ее вежливости и гостеприимстве. Ее провозглашали самой подходящей со времени Долли Медисон первой леди Белого дома; ходили рассказы о ее интеллекте и честности в сотрудничестве с мужем. В результате республиканский список изменился с ФРЕМОНТ И ДЕФТОН на ФРЕМОНТ И ДЖЕССИ. К октябрю республиканцы гордились Джесси в той же мере, как они гордились Джоном, и кандидат в вице-президенты отошел на второй план.

Впервые в американской истории политическая партия хвалила жену кандидата, давая понять избирателям значимость первой леди для благосостояния народа. Холостое положение кандидата демократов начали представлять как недостаток; эту идею по сути дела поддержал Джеймс Бьюкенен, неожиданно навестив дом на Девятой-стрит. Было одиннадцать часов утра, и дом был пуст, если не считать слуг. До того как она успела выразить свое удивление по поводу визита, Джесси заметила, как постарел и обрюзг Джеймс Бьюкенен, словно он чувствовал себя несчастным от мысли, что его могут выбрать. Белый пушок, покрывавший его нижнюю губу, казалось, распространился по всему лицу, оставив живыми лишь круглые светлые глаза.