Новый Мир ( № 8 2011) - Новый Мир Новый Мир

“Во-первых, заяц — это приятно. Вы когда-нибудь держали в руках зайчика? <...> Кролик — это не то. Заяц более трогательный. Я не могу этого объяснить. Один раз заяц укусил меня за ключицу. Они, суки, злые. Это такое милое существо, которое ты держишь на руках сорок минут, а потом оно берет и без предупреждения тебя кусает.

Я их очень люблю”.

Цветков — Херсонский: Нас упрекают в том, что мы слишком много пишем. — “ПОЛIT.UA”, Киев, 2011, 20 мая <http://www.polit.ua>.

“ Алексей Цветков: Я не знаю, может, у тебя тоже такое чувство, но в моем случае оно совершенно точное (поскольку я живу в другом полушарии), что, не будь Интернета — меня бы не было. Я бы побарахтался, выпустил бы книжку — и все, и бросил бы снова и навсегда...<...>

Алексей Цветков: Тут у нас большого выбора нет, потому что, ты прекрасно понимаешь, что большинство нашей аудитории — это люди пишущие.

Борис Херсонский: Конечно.

Алексей Цветков: И, отчасти, я рад, что другая аудитория отсеялась, потому что иногда у меня бывает такой странный резонанс, что кто-то перепечатает, и потом где-то „ВКонтакте” находишь в десятках копий со странными отзывами („Как круто!”) свое стихотворение. И понимаешь, что ты же не Евтушенко, ты и не гнался за этой славой, тебе это не нужно. Да я бы эту славу взял деньгами, но она не конвертируется, к сожалению.

Борис Херсонский: Это точно. Я это называю „феноменом перепоста”. Со своей аудиторией у нас есть диалог, но вдруг кто-то перепостит, и сразу же начинаются комменты, вроде: „Ты пишешь лучше”, или „А это вообще никуда не годится”, „А вообще, почему здесь рифма такая-то?” Все-таки мы идем достаточно узкой дорожкой”.

Это не садизм, это любопытство. Публичная беседа с Кириллом Серебренниковым в цикле “От первого лица”. Модератор Татьяна Малкина. — “ПОЛИТ.РУ”, 2011, 19 мая <http://www.polit.ru>.

Говорит Кирилл Серебренников: “Я все время этот случай упоминаю, меня потрясший, когда я пришел в Авиньоне в книжную лавку и увидел там 500 названий книг про театр. Театральный фестиваль в Авиньоне — один из главных в мире, один из крупнейших, активно и щедро дотирующихся государством Франции. Там есть театральная лавка, и там очень много названий. Во Франции выходит порядка 300 изданий о театре. Дискурс театральный, то есть говорение и мышление о театре настолько объемно, что приходится издавать такое количество изданий. У нас на данный момент до сих пор имеется один театральный журнал, притом что в России, насколько я помню, 602 театра. Один театральный журнал — журнал „Театр”, который только в этом году возродился после огромного перерыва. А еще недавно не было ни одного журнала. Следовательно, нет говорения о театре, нет театральной философии, следовательно, нет театральной мысли, следовательно, нет театроведения и т. д....”

Александр Чанцев. Проект капитализма в России. — “Частный корреспондент”, 2011, 12 мая <http://www.chaskor.ru/culture>.

“Советский Союз при всем негативе оставил в архитектуре, кино и литературе яркое — столь яростен был подъем масс, их единичное восстание, что прорывался через асфальт тоталитаризма. Сейчас такое невозможно. Я не говорю о реваншизме, о том, плох ли капитализм сам по себе и даже применим ли он к России, — все это смертельно скучно и, кстати, уже неактуально , я только о том десятилетии. Плохо то, что мы имеем сейчас, оно почти невозможно в своей абсурдности: мы получили все минусы капитализма (обуржуазились, разложились на классы, между которыми принципиально невозможен диалог), не получив ни одного плюса (частная собственность, гражданские права и гарантии, соревновательность). Это опять же возможно было в тех нулевых (этот вариант все же лучше, чем „десятые” или „двухтысячные”, как точка отсчета), в том моменте зависания между возможностями. Но, как оказалось, „зависла” система, ушла витальность, нулевые взорвались беззвучным хлопком имплозивного (когда все втягивается внутрь) взрыва и схлопнулись. И здесь некого винить (государство в данном случае выступает тем зеркалом, на которое негоже). Мы немного отдохнули от стресса, которым был ХХ век, но вместо выбора выбрали новую усталость ( I chose not to choоse ) — индифферентную, консюмеристскую, скучную такую. И такую уютную, обеспеченную (любимое слово рекламных слоганов от йогуртов до пенсионных вкладов, но мы же понимаем, что обеспечены они только нашей верой, вернее, таким „общественным договором” — мы сделаем вид, что вам верим, вы сделаете вид, что делаете нам хорошо, и давайте все keep smiling )...”

Составитель Андрей Василевский

“Арион”, “Вопросы истории”, “Вопросы литературы”, “Звезда”, “Знамя”,

“Иностранная литература”, “История”, “Литература”, “Литературная учеба”,

“Новая Польша”, “Посев”, “Фома”

Константин Азадовский. Переводчик и его время: Соломон Апт (1921 — 2010). — “Вопросы литературы”, 2011, № 3 <http://magazines.russ.ru/voplit>.

“Примечательно, что именно в таких писателях, как Томас Манн и Герман Гессе, Апт еще в 1950-е годы сумел увидеть и опознать авторов, отвечающих интеллектуальным запросам и поискам его собственного и следующего поколений. Советская интеллигенция всегда остро переживала свою изолированность и, в частности, оторванность от мировых экзистенциальных смыслов. С этой точки зрения, сделанное Соломоном Аптом — бесценно. Для многих тысяч читателей его переводы стали своего рода виадуком, уводящим — через замкнутое пространство советской духовной немоты — в большой мир интеллектуальных и художественных свершений.

<…> Не перестаешь удивляться ходам переводческой мысли, с одной стороны, идущей вслед за точными „словарными” значениями слов и выражений, не позволяющими исказить смыслы подлинника, а с другой — тому бесстрашию, с которым переводчик, оказываясь в западне лексических несоответствий немецкой и русской языковой традиции и всякий раз остро переживая собственное „неумение” вырваться из этого неразрешимого противоречия кратчайшим путем, предпринимает воистину титанические усилия: обращается к самому Томасу Манну, к его суждениям, рассыпанным по многочисленным интервью, записным книжкам и иным авторским свидетельствам, чтобы косвенным путем, в обход „прямых значений”, добраться до того уровня, на котором слова, принадлежащие разным духовным традициям, начинают звучать — поверх языковых барьеров — согласно и слаженно. Великолепное знание обоих языков, русского и немецкого, но в то же время умение от этого знания при необходимости отрешиться — эта редкая способность стала, так сказать, ноу-хау переводчика Соломона Апта, его воистину „двойным благословением””.

А. Анисова. “Верю я, придет пора…” — “Вопросы литературы”, 2011, № 3.

Книги о Борисе Пастернаке последних лет.

“Сборник Е. Пастернака „Понятое и обретенное” — тоже своего рода собрание сочинений. <…> Когда понимаешь, что слово берет, в сущности, единственный живой и столь близкий свидетель жизни Пастернака на протяжении нескольких десятилетий, захватывает дух. И только самому автору известно, каких усилий стоит почти эпическое спокойствие и бесстрастие тона, не позволяющее ему никаких оценок... И чем ближе он к „объекту” своего описания — тем строже к своему изложению „судеб, событий”, „сущности протекших дней”, „их причины”. Завещание поэта, можно сказать, выполнено.

Обретенное — это и обретение автором подвижнического призвания — „по живому следу” пройти путь отца „за пядью пядь”. Евгений Борисович пишет: „По его [Б. Л. Пастернака. — А. А. ] представленью, занимаясь его делами, мы обречем себя на вторичность... я волею судьбы встал на этот путь, пожиная на нем и радость продолженной душевной близости с отцом, и тяжкие оскорбления, с этим сопряженные” (с. 505). Это и обретение человека . Как автором книги, так и читателем — вполне в духе Н. Федорова решаемая задача. <…> Это истинные друзья, обретенные сыном в десятилетиях поисков материалов и документов, а также свидетелей, связанных с жизнью и творческим путем отца”.

Вадим Баевский. Table-talk. — “Знамя”, 2011, № 6 <http://magazines.russ.ru/znamia>.

Автор — известный филолог, стиховед, заведующий кафедрой истории и теории литературы Смоленского государственного университета.