Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен - Анатолий Уткин

Его отец в свое время купил патент у Эдисона, и Всеобщая электрическая компания (АЭГ) стала самой крупной компанией на рынке своего времени. Мультимиллионер жил в спроектированном им самим особняке (прусский стиль конца XVIII в.) в берлинском пригороде Грюнвальд. Ратенау руководил экономикой Германии в годы войны и получил признание многих. Как говорит Грегор Даллас, «Ратенау был богат, как Гувер, и был философом, как Кейнс. Он был талантом в деле создания организаций, как Гувер, и он, подобно Кейнсу, думал, что искусство важнее бизнеса»[489]. Полковник Хауз в то время, когда Америка еще была нейтральной, встречался с Ратенау и находился под впечатлением от его талантов. «Интересно, многие ли в Германии думают так, как Ратенау?»[490] — пишет Хауз в дневнике. И он передал письмо Ратенау о том, что Германии еще предстоит революция, Вильсону. Лондонская «Таймс» писала, что благодаря Ратенау «германские войска держатся на Западе и наступают на Востоке»[491].

Ратенау как бы стремился повторить в Германии роль Дантона и Гамбетты: «К оружию, граждане!» Он соглашался с тем, что старое дерево прусского милитаризма и феодализма обветшало, но он категорически не был согласен с теми, кто распустил боевую германскую армию по домам. С его точки зрения, у Людендорфа сдали нервы. Мир, может быть, и нужно было подписывать, но не с позиций распущенной армии и зияющей германской слабости, а с позиций Германии как сильнейшей военной машины в Европе.

Ратенау призвал не устраивать пышные встречи военным героям, а немедленно же отправить боевые воинские части обратно на боевые позиции. Тогда западные союзники не смогут навязать Берлину «карфагенский мир». Ратенау обращается ко всем тем, кто в отчаянии не повернул к Советам солдатских и рабочих депутатов, а готов был сблокироваться на национальных идеях. Ратенау создает Демократическую лигу народа, которая обещает достойную жизнь и образование всем, высокие налоги на богатых, помощь бедным. «Экономика не может более рассматриваться как частное дело». Первостепенной задачей является создание современной экономики, предусматривающей оптимизацию производства, минимизацию потерь, управление правительством профессиональными союзами, широкую национализацию промышленности, обложение жестокими налогами импорта и предметов роскоши. «Экономика должна руководствоваться более моральными принципами, а жизнь должна стать проще»[492]. Не правда ли, многое просматривается впереди (хотя Гитлер, как общеизвестно, ненавидел «грязную свинью Ратенау»)?

Но время было против Ратенау образца 1919 г., и он распустил свою недолговечную лигу, примкнув к демократам-интеллектуалам немарксистского направления, таким, как Макс Вебер и Пройсс. Но симпатий к нему не испытывали и даже запретили во время предвыборной кампании выступать с речами. Неимоверно богатый, Ратенау был политически одинок и ненавидим, как немногие из немцев. «Я никогда не ждал благодарности за мою работу»[493].

День общенациональных выборов — 19 января 1919 г. выдался превосходным. Страна была залита солнечным светом, и стихии никак не препятствовали свободному волеизъявлению граждан новорожденной республики. Активность избирателей превзошла все мыслимое. 83 % немцев вышли выразить свою волю, немыслимая активность в мире, утомляющемся от парламентской риторики и практики. Многие политические партии на волне демократической эволюции назвали себя «народными» — вплоть до сугубо консервативных. Активны были профессиональные союзы. Новая система пропорционального представительства разрушила прежние традиционные оплоты отдельных партий. Но корпоративный дух, столь характерный для традиционной Германии, разрушен не был.

Вопреки страстным ожиданиям сторонников обновления Германии, самым очевидным результатом национальных выборов было отчетливо проявившая себя сила традиционных устоев. Кайзеровская Германия вопреки всему — поражению и смене строя — похоронена не была. На нее относительно мало подействовали «социализация» и «советизация». Четыре с половиной года войны и правительство «комиссара Эберта» не сломили колоссальной инерции той Германии, что была создана Бисмарком. В определенном смысле между результатами выборов 1912-го и 1919 гг. нет радикального отличия. В определенном смысле они идентичны.

Социал-демократы были и остались самой крупной политической партией — 37,9 % голосов. 7,6 % немцев проголосовали за независимых социал-демократов. Мы видим мощный — но не преобладающий блок левых. На правом фланге крупнейшей буржуазной партией в 1919 г., как и в 1912 г., оказалась Партия центра Эрцбергера (19,7 % избирателей). Германская демократическая партия, как наследница Прогрессивной партии, получила 19,7 % голосов. Германская народная партия, идущая вслед за Национально-либеральной партией, взяла 4,4 % проголосовавших. Превратившаяся в Немецкую новую народную партию прежняя Консервативная партия овладела 10,3 % голосов. До сих пор не ясно, был ли смысл в бойкоте выборов новорожденными коммунистами.

Прав ли был Эберт, желавший посредством выборов расширить свою политическую базу? Только в том случае, если бы он сосредоточился на союзе с политическим центром. Без этого социал-демократы — уже в республике — «остались при своих». Важно, что его самая массовая партия получила политическую легитимизацию. Теперь не некие советы, а голоса избирателей сделали СДПГ политическим лидером Германии. Плохо то, что социал-демократы, четко знавшие, чего они хотят в кайзеровской Германии, менее отчетливо видели свое будущее в Германии, где они преобладали.

Существенно было то, что распался созданный вокруг «мирных резолюций» 1917 г. католическо-либерально-социа-листический блок, главенствовавший в рейхстаге с 1917 г. Руководящий орган этого блока — Межпартийный комитет почил в бозе в роковые дни конца 1918 г. А без такого руководящего центра ни одна партия не могла кроить будущее Германии по своему ранжиру.

Чрезвычайно важно то, что Верховное военное командование, расположившееся в Касселе, вовсе не видело себя осколком ушедших в прошлое кайзеровских структур. Как раз напротив, командование видело себя легитимным наследником массовой армии, а теперь ополчения граждан. Оно не чувствовало себя неуютно в новой республике — вся идейная атмосфера играла ей на пользу — это был оплот страны в буре отступления и неясного будущего. Это командование успело убедиться, что в лице Носке оно имеет таких социал-демократических союзников, которые не отрекутся от военной касты Германии.

19 января 1919 г., в день национальных выборов, Носке издал декрет, низводивший Советы солдатских депутатов до положения сугубо консультативных органов. Этого не было в ходе русской революции — вот почему офицеры пошли за социал-демократом Носке и отвернулись от трудовика Керенского.

Но с гибелью спартаковцев эпопея восстания не завершилась. Верные революционерам профсоюзы прибегли к единственному доступному орудию — забастовке. 22 января столица погрузилась во мрак, перестали ходить городские трамваи. Движение в городе остановилось, прекратили свою деятельность даже кабаре. Коммунисты и независимые социал-демократы распространили свою деятельность на всю страну. Скажем, в Бремене была объявлена Независимая Социалистическая республика. Сразу же после выборов Носке послал дивизию Герстенберга и сокрушил советскую власть в портовом германском городе. Восстания вспыхивали и угасали, и общая тенденция указывала на преобладание консервативных и прозападных сил.

В день убийства двух ведущих германских коммунистов, 15 января 1919 г., поезд французского маршала Фоша прибыл в старинный германский город Трир, многим в России известный как родина Карла Маркса. Ныне город был оккупирован американскими войсками. Население испытывало на себе результаты британской морской блокады. У западных союзников — прежде всего американцев — были колоссальные запасы продовольствия (шла ведь подготовка кампании 1919 г.), но передать хотя бы часть этого продовольствия голодным немцам было почти невозможно: тем нечем было платить. В Америке готовились к предвыборной кампании, и «обидеть» фермеров было «никак невозможно»: раздача продовольствия фактически обозначала бы обесценение его на мировых рынках; если немцы хотят его иметь, пусть платит.

Англичане и французы желали, чтобы немцы, хотя бы частично, компенсировали их затраты. Британия подняла на борьбу с центральными державами 8,9 млн. человек, она потеряла 900 тыс. жизней. Несколько английских прибрежных городов подверглись бомбардировке. И метрополия, и доминионы, и колонии имели свою схему оптимальной компенсации, но они хотели, чтобы немцы заплатили. Французы полагали, что их требования не нуждаются в софистичных доказательствах. Целые регионы Франции были обескровлены и превращены в руины. Отсюда жесткие требования материальных компенсаций.