Иноземец - Кэролайн Черри

— Я считаю причиной Войны, — заговорил он наконец, — то, что обе стороны давали неправильные сигналы. Мы думали, что получили одобрение таким поступкам, которые оказались совершенно ошибочными, фатально ошибочными, как выяснилось.

— Какого рода одобрение?

— Мы думали, что получили одобрение подойти ближе, обходиться друг с другом как с… — Ну нет у них слова «друзья»! — Как со знакомыми. После этого у нас возникли большие надежды. Наше поселение начало так хорошо развиваться — а потом провал, и начались боевые действия. Люди, которые считают, что их предали, во второй раз не захотят уже верить никаким обещаниям.

— Вы говорите, что вы не были виноваты.

— Я говорю, что и атеви не были виноваты. И верю в это.

Сенеди сидел, постукивая по столу сложенными вместе пальцами, как будто размышлял.

— Вас привел к нам несчастный случай. Это была ошибка в числах?

Брену вдруг стало нечем дышать — то ли от керосиновых ламп, то ли оттого, что он столкнулся с очень хорошо подготовленным противником.

— Мы не знаем, — сказал он. — Или я не знаю. Я не ученый.

— Но разве ваши числа не описывают природу, естественный мир? Или это был какой-то сверхъестественный случай?

— Я так не думаю, нади. Может быть, испортилось оборудование. Такое случается. Космос — это пустота, вакуум, но в нем есть пыль, есть камни попробуйте вычислить, какую из миллионов пылинок вы потревожите своим дыханием.

— Значит, ваши числа несовершенны.

Очередной шанс свалиться в ересь.

— Нади, инженеры делают приближенные вычисления, а природа их подправляет. Мы приближаемся к природе. Наши числа дают нужные результаты, и природа поправляет нас не все время. Только иногда. Мы достигли хорошего уровня. Но мы еще не совершенны.

— И Война была одним из таких несовершенств?

— Очень большим… Но мы умеем учиться, нади. Я оскорбил Чжейго по крайней мере дважды, но она была терпелива и дождалась, пока я разобрался в своей ошибке. Банитчи чрезвычайно огорчил меня — но я знаю точно: он не понимал, что делает, и потому я не перестал ценить ассоциацию с ним. Я, наверное, причинял другим вред, о котором сам не знаю, — но, по крайней мере, нади, по крайней мере мы не сердимся друг на друга, и каждый из нас знает, что другой старался поступать справедливо. Мы делаем множество ошибок… но люди могут заставить себя быть терпеливыми.

Сенеди сидел, пристально глядя на него, и у Брена возникло ощущение… он сам не знал, почему… что в этом разговоре он ступил на очень зыбкую почву. Но пока еще не проиграл. Не совершил никакой роковой ошибки. Как хотелось бы знать, известно ли Банитчи, где я нахожусь в этот момент…

— И все-таки, — сказал Сенеди, — кому-то не хватило терпения. Кто-то покушался на вашу жизнь.

— Очевидно.

— Вы догадываетесь, почему?

— Абсолютно не догадываюсь, нади. У меня и вправду нет никаких конкретных предположений, но я понимаю, что некоторым людям просто не нравятся земляне.

Сенеди выдвинул ящик стола и вынул из него бумажный свиток, увешанный черными и красными лентами дома айчжи.

Илисиди, сообразил он, но тут Сенеди протянул ему свиток через стол. Брен развернул его — и увидел знакомый почерк.

Почерк Табини.

«Я посылаю к Вам человека, 'Сиди-чжи, в Ваше распоряжение. Я объявил Намерение для защиты его от некоей неизвестной мне силы, не столь, я думаю, неизвестной для Вас, но я не выдвигаю обвинений против Вас, учитывая курс действий, который при чрезвычайных обстоятельствах Вы лично сможете счесть необходимым».

Что это? — подумал Брен и, со внезапным отчаянным ощущением нехватки времени, перечитал еще раз, пытаясь понять, высказывает ли Табини угрозы в адрес Илисиди или же утверждает, что именно Илисиди стоит за покушением.

И Табини отправил меня сюда?!

«Тем самым я освобождаю Вас от этой неприятной и опасной необходимости, 'Сиди-чжи, мой возлюбленный враг, зная, что другие могут действовать против меня из зависти или ради личной выгоды, но Вы, одна Вы, неизменно занимали принципиально непримиримую позицию против Договора.

Ни я, ни мои агенты не будут противиться Вашим расследованиям или распоряжениям относительно пайдхи-айчжи в этой опаснейшей ситуации. Я прошу лишь, чтобы Вы проинформировали меня о своих взвешенных выводах, чтобы мы могли обсудить решения и поискать выходы».

Распоряжениям относительно пайдхи? Табини, Табини, ради Бога, что же ты со мной делаешь?

«Мои агенты имеют указание оставаться на месте, но не вмешиваться.

Табини-айчжи с глубочайшим уважением

Илисиди Мальгурийской, в Мальгури, в провинции

Майдинги».

У Брена тряслись руки. Он пытался сдержать дрожь. Он прочитал письмо второй раз, третий, но не нашел никакого другого возможного истолкования. Это действительно почерк Табини. Это действительно печать Табини. Подделка невозможна. Он старался точно запомнить выражения за то небольшое время, пока мог держать в руках документ, но вычурные буквы расплывались в глазах. Разум пытался вмешаться, вклинить профессиональное, чисто рациональное понимание, что Табини был и остается атева, что им ни в коей мере не руководит дружба, что Табини даже не может понять этого слова.

Что Табини, в общем и целом, должен действовать в интересах атеви и, как атева, действовать чисто атевийскими способами, не испытавшими никакого человеческого влияния, а потому для него естественными и понятными.

Разум доказывал, что нечего терять время на переживания, на попытку истолковать что-то по человеческим правилам. Разум доказывал, что в этом замке ему грозит ужасная и серьезная опасность, что у него есть лишь слабая надежда — в указании, что Банитчи и Чжейго должны оставаться здесь — и еще более безумная надежда, что, может быть, Табини был вынужден предать его, и что Табини держит Банитчи и Чжейго здесь, под рукой, не без причины… безумная надежда на маловероятное спасение…

Но все это очень слабая, очень отдаленная возможность, если вспомнить, что Табини счел необходимым вообще написать такое письмо.

А если Табини согласился рискнуть жизнью пайдхи, а вместе с ней — и всеми преимуществами мосфейрской техники, то неизбежен вывод: над властью Табини нависла настолько серьезная угроза, что устоять перед ней Табини не мог.

Или же можно заключить, что пайдхи полностью провалился в попытках понять ситуацию.

А это тоже не дает никакой надежды.

Он протянул письмо обратно Сенеди, надеясь, что руки дрожат не очень заметно. Он не боялся. Он находил все это удивительным и странным. Ясно он понимал только комок в горле и холодную бесчувственность в пальцах.