Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова

отряд?»[1074] Биография героини окутана тайной. Она намекает на свое бандитское прошлое, возможное занятие проституцией: «Из мамы-Адессы — папина дочка. ‹…› В Адессе с мальчиками гуляла, а теперь яблочком катаюсь»[1075]. Возможную опору в биографии имеет совершение героиней поджогов; ср. в воспоминаниях Ракши: «Узнав, что я из Чалбасского ревкома, она [Никифорова] сказала: — А мы как раз нынче вечером собирались завернуть к вам. Хочу пустить красного петуха по вашим жидкам»[1076]. Нужно отметить, что Ракша — единственный даже среди большевистских авторов, кто подозревает Никифорову в антисемитизме.

Непосредственное описание отряда у Лавренева также напоминает отряд Маруси Никифоровой. «Тридцать человек, все на конях, кони сытые, крепкие, видно, из немецких колоний. Сами не люди — черти. Немытые, грязные, а на пальцах кольца с бриллиантами в орех, у всех часы золотые с цепочками, бекеши, френчи — с иголочки»; «И как только пришли в Херсон, рассыпались атаманшины всадники по всему городу, а вернулись к вечеру с полными седельными мешками. И на другой день то же. А вечером пьяные горланили „Яблочко“ и дуванили добычу. И еще больше колец на черных пальцах…»[1077] Об отряде Маруси Чоп пишет:

Походный строй ее отряда был зрелищем впечатляющим. Кони под одетыми в матросскую или целиком кожаную одежду анархистами были подобраны в масть: «ряд вороных, ряд гнедых, ряд белых и снова — вороные, гнедые, белые. За всадниками гармонисты на тачанках, крытых коврами и мехами»[1078].

Отряд Маруси Никифоровой Махно называл «„анархиствующим“, отмечая преобладание в нем случайных людей, отсутствие определенного плана действий, его приверженность „духу разгильдяйства и безответственности“»[1079]. В то же время современные исследователи отмечают боеспособность, дисциплину и моральный облик отряда в числе его положительных качеств[1080].

Мифологичность биографии и отсутствие достоверного прошлого (как и в рассказе Пильняка) способствуют тому, что героиня Лавренева существует почти исключительно в срезе настоящего. Что касается исторической фигуры Маруси Никифоровой, то можно также отметить неясность ее происхождения, недокументированность ее дореволюционной биографии — важно, что это личность, действующая здесь и сейчас, во время Гражданской войны.

Самоидентификация Лёльки связана не с женской природой, которую ей пытаются навязать герои, а с ее деятельностью руководительницы. Героиня совершенно не демонстрирует ожидаемой от женщины стыдливости и скромности, она отринула от себя нормативную фемининность, приписываемую ей на основании ее пола. Обратившись к мемуарному образу Никифоровой, отметим, что в нем так же мало женственности: Марусю называли гермафродитом[1081], сравнивали со скопцом[1082].

Больше, чем женственность, репутацию атаманши формирует сексуальная свобода, из-за которой героиня ассоциируется с неконтролируемой, анархической стороной революции. Как у Пильняка, так и у Лавренева все, что связано с сексуальной свободой героини, является художественным преувеличением: писатели воспроизводили клише о свободной любви у анархистов, «Б. Лавренев всячески подчеркивает пагубную роль анархии в революции»[1083]. Известно, что историческая Никифорова была замужем, и о ее сексуальной раскрепощенности мемуаристы не упоминают.

Сама героиня демонстрирует другие качества — она предстает атаманшей, руководительницей отряда, проявляет чрезмерную жестокость, отказывается подчиняться начальству, отрицает в себе женское. В то же время героиня пользуется своим телом и перед казнью напоминает Гулявину: «На кровати со мной валялся, а теперь измываешься!»[1084] (ср. с последним словом Никифоровой перед расстрелом в воспоминаниях Саксаганской: «…пожалейте молодое тело»[1085]). Атаманша будто объективирует себя, признавая свою исключительно телесную ценность для Гулявина. И в повествовании также происходит редуцирование ее до тела: смерть героини рисуется через ряд деталей: «По атаманшиным розовым штанам поползла черная струйка, и задрожали, сжимаясь и разжимаясь, пальцы…»[1086] В обоих произведениях действующей силой становится природная стихия, что вынесено и в заглавие. Героини также олицетворяют стихию. Авторы показывают атаманшу как одну из ипостасей революции, таким образом формируя представление об исключительности и неординарности героини. И у Пильняка, и у Лавренева эпитеты, которыми описывается героиня, демонстрируют избыточность, экспрессивность ее внешности и характера (страшная, красавица, отчаяннейшая), перепадов ее настроения (отчаянность — спокойствие — неистовость).

В обоих произведениях героини погибают. Отметим, что ситуации их гибели не соответствуют гибели Никифоровой. При этом второстепенность героинь у Пильняка и Лавренева умаляет тот факт, что в реальности Никифорова возглавляла свой отряд. То же произошло с рецепцией личности Никифоровой в историографии: ее роль в Гражданской войне до сих пор недостаточно оценена и изучена.

Податаманиха Маруська в эпопее И. Л. Сельвинского «Улялаевщина»

В поэзии образы героинь, возможным прототипом которых послужила Маруся Никифорова, можно найти в эпопее И. Л. Сельвинского «Улялаевщина» (податаманиха Маруська) и в либретто оперы «Дума про Опанаса» Э. Г. Багрицкого (Раиса Николаевна).

Сельвинский начал свою эпопею в 1922–1923 годах, закончил в 1924-м, в 1927-м вышло первое ее издание. Хотя впоследствии поэт признавал окончательным вариант 1956 года, нас интересуют произведения, отражающие настроения раннего советского периода, когда еще не было сформировано каноническое ви́дение истории Гражданской войны, — поэтому мы будем ссылаться на первое издание. В эпопее Маруся со своим отрядом впервые появляется в слухах: «молва голосистая» сообщает, что «с прапорами и гимназистами / Появилась какая-то Маруська»[1087]. Упоминание прапорщиков и гимназистов не соответствует действительности, так как те в основном примкнули к белому движению, а основу отряда Никифоровой составляли крестьяне. Но сам способ введения в повествование персонажа вполне отвечает исторической реальности — Никифорову всегда окружало больше слухов, чем фактов.

В третьей главе героиня предстает уже с отрядом казаков — «податаманиха Маруська / В николаевской шинели с пузырями брюк», а отряд поет известные песни «Яблочко» и «Маруху», часто приписываемые махновцам. Атрибутом героини как военачальницы становится бунчук — древко с привязанным конским хвостом, служившее у казаков знаком власти. Но возглавляет отряд Улялаев. Сельвинский наделяет Марусю особым наименованием — податаманиха, создавая феминитив (податаман — это старший помощник, товарищ атамана, есаул). Таким образом, поэт, как и остальные авторы, лишает Марусю собственного отряда, подчиняя ее батьке: она становится одной из его главарей, что не соответствует исторической правде. Здесь можно отметить общую тенденцию: все авторы принижают значение Никифоровой как самостоятельного руководителя, подчиняя ее и ее отряд командиру-мужчине.

Маруська тянула непременно на Царицын

(Там у ней любовник завалялся — ей бы с ним).

‹…›

Маруська тянула: «Да разве ж это жизнь?

Что мы тут такое? Воришки, тьфу!

А там мы — крестьянское движение, анархизм

Попадем в историю — это вам не фунт»[1088].

В этом отрывке сквозь авторское отношение к Марусе, проявившееся в сниженной