Русские дети (сборник) - Белобров-Попов

Обычно в таких случаях Данька неловко прижимался к маме и гладил по рукаву или по плечу, а мама обнимала Даньку и быстро успокаивалась. Но сейчас было некогда. Надо было показать вредной девчонке… Всё ей показать, в общем.

Данька убрал направление за спину и выскользнул в коридор.

Вредная девчонка не смылась, как он опасался. Стояла и ждала с очень нахальным видом.

Данька торжествующе вытащил бумагу из-за спины и сунул девчонке под нос.

— Видала?

Девочка, снисходительно улыбаясь, протянула руку. Данька отступил, не опуская бумагу.

— Так читай. Видала?

Девчонка увидала. Поспешно отступила на шаг, и глаза у неё снова запрыгали, как пара зайцев.

— И кто из нас брехло? — свирепо уточнил Данька.

Девчонка распахнула рот, захлопнула и бросилась в своё купе.

Данька торжествующе улыбнулся.

Улыбался он недолго, даже убрать направление в прозрачный файлик не успел. Из купе, в которое драпанула девчонка, выдвинулись пузатый дядька и тётенька с причёской. Наполовину выдвинулись, едва уместившись в проёме. Но уместились — и принялись разглядывать Даньку, будто карпа в рыбном ряду. С брезгливым восторгом. Девчонка басовито нашептывала между локтями родителей.

Данька хотел сказать что-нибудь крутое и резкое, как положено помощнику Громовика, но ничего не придумал, поэтому просто попятился. И уткнулся в маму.

Она стояла и смотрела. Не на Даньку — на пузатого дядьку и тётеньку с причёской. Не отрывая глаз, положила пальцы Даньке на плечи, и лицо у мамы как-то изменилось — как, Данька рассмотреть не успел, потому что мама прижала его спиной к себе.

Пузо с причёской переглянулись и поспешно скрылись в купе, мягко лязгнув дверью. Может, вредной девчонке нос прищемили, злорадно подумал Данька.

— Да, — сказала мама лязгнувшей двери незнакомым тоном.

Данька неудобно задрал голову, чтобы понять мамино выражение лица и объяснить, что эти дураки сами первые выперлись и стали пялиться, как на бегемота в зоопарке. Но мама сама, оказывается, рассматривала Даньку — не как бегемота, а будто решая, обнять его или пенделя с разбегу отвесить. Мама никогда не отвешивала Даньке пенделей, даже без разбега, но Данька всё равно поёжился, торопливо юркнул мимо мамы в купе и принялся пристраивать направление на место.

Мама вошла следом, некоторое время понаблюдала за его суетой и сказала:

— Ну помнёшь сейчас. Ладно, оставь, уже почти приехали.

Они не почти, они совсем приехали. Поезд плавно затормозил, а изображение в окнах сменилось резко — вместо полей потянулись блестящие длинные здания, похожие на рассыпанный конструктор «Лего» для гигантских роботов-трансформеров.

Перрон был тоже как из великанского «Лего» — разноцветный, отполированный и в сложных солнечных фигурах, будто из растопленного и тут же схваченного морозом сливочного масла.

Балки крыши напоминали велосипедные спицы, они не крутились, зато лучились звёздочками и усиливали тепло и свет, падавшие вниз, на Даньку с мамой. Данька вздохнул и засмеялся. У них в городе солнца не было недели две — или сыпал мелкий противный дождик, или просто серое низкое небо лежало прямо на капюшонах и козырьках кепок, придавливая дома, деревья и людей. Данька думал, что это теперь везде так. А здесь было по-другому. Всё правильно, здесь же Громовики живут, они умеют делать погоду. И для себя её делают хорошей.

Теперь и Данька всегда будет с хорошей погодой.

Кроме мамы с Данькой, никто из их вагона не вышел. Проводница, пару раз оглянувшись, с грохотом захлопнула дверь и поглядывала сквозь стекло на Даньку и на перронные часы под плакатом «Мечты сбываются», огромные и очень крутые, с кучей ярких циферблатов, крутящихся механизмов и деталей, которые отсюда и не разглядеть. Данька отвлёкся от них, только когда мама дёрнула за руку и сказала:

— Не застывай опять, не найдём же.

Она уже успела поджечь сигарету и высадить её наполовину.

Из дальнего вагона, оказывается, вывалили сразу несколько пар, которые утягивались за угол вокзального здания. Мама метнула окурок в урну, вцепилась левой рукой в ручку чемодана, правой — в Данькину кисть и рванула. Но Данька всё равно успел засечь прилипшую к окну вредную девчонку. И засечь успел, и сделать вид, что не замечает, просто шаг себе чеканит, мощно так. Но, к сожалению, вздрогнул и головой повёл, когда возникшая в окне рядом с девчонкой тётенька с причёской послушала, что канючит дочь — а она явно канючила, — коротко шарахнула ей ладонью по башке и отдёрнула от окна, будто занавеску. Ну и занавеску придернула.

Понятно.

Девчонку было немного жалко, хоть и вредная. Ладно, сама виновата.

Тут Данька отвлёкся, потому что мама почти побежала под грохот чемоданных колёсиков. Пришлось тоже бежать, на ходу поправляя рюкзак, тяжёлый — мама собрала его, будто обратная дорога занимала не полдня на поезде, а неделю вверх по Джомолунгме. Это такая гора, самая высокая в мире. Без Громовика фиг залезешь.

Они успели увидеть, куда сворачивает группа, и через десять минут выскочили на другой перрон, совсем крутой, голубовато-стального цвета, с небольшим плакатом «Выбирай сердцем» под флагом. А я уже выбрал, радостно подумал Данька, но покосился на маму и вслух говорить этого не стал. Мама тяжело дышала и озиралась, опираясь на выдвижную ручку чемодана.

Зато не зря бежали — электричка подошла через две минуты. Вернее, не электричка, а ракета на рельсах, почти настоящая, тоже серо-голубая.

Данька испугался, что им с мамой не хватит места. В группе, за которой они гнались, было восемь человек, а ракета выглядела небольшой, как маршрутка. Только выглядела. Внутри она оказалась здоровенным вагоном, роскошным вообще, в чёрной коже и бархате. И пахло не салоном маршрутки, а свежестью и клубникой.

За спинкой каждого сиденья была сеточка, зажимавшая по бутылочке лимонада, минералки и пачке печенья. Данька, едва усевшись, вцепился в лимонад и покосился на маму, чтобы, если она возмутится, показать наклейку «Бесплатно». Мама не возмутилась. Она, откинувшись на спинку, дремала — а на самом деле рассматривала сквозь ресницы остальных пассажиров. Мама часто так делала, и никто не замечал, потому что ресницы длинные. У Даньки это получалось хуже. Ресницы короче, всё такое. Ну так он и не девчонка.

К тому же рассматривать нечего. Украшений в салоне не было, а пассажиры оказались неинтересными — ни одного пацана, если мелкого балбесика не считать, в светлых кудряшках и очочках, к тому же сильно косоглазого. Он сидел у окна, не обращая внимания на пожилого отца, в старом, криво сидящем костюме. Больше на деда похож, но с дедами, дядьками и другими родственниками нельзя, Данька знал. Только родитель.

Остальные пассажиры были пассажирками. Девчонка младше Даньки, первоклассница, наверное, и две почти взрослые девицы, все с матерями. Мама как раз матерей и разглядывала. Хотя чего там разглядывать — сразу видно, что мама самая молодая и красивая, хоть вон у той на голове накручено не знаю что, а у этой губы торчат дудочкой и словно свежей кровью намазаны. Мама ни губ, ни ресниц не красила. Говорила: а зачем? Правильно, между прочим.

В общем, самым прикольным в вагоне был лимонад с печеньем. Данька быстренько сточил свою порцию, дождавшись сонного якобы кивка, вгрызся в мамину пачку и начал уже коситься на запасы, притаившиеся по соседству. Есть особо не хотелось, но и печенье, и лимонад оказались дико вкусными. В городе таких не было. И нигде не было. По крайней мере, Данька таких мест не знал. Вернее, теперь знал одно такое место. Покидать которое было почти жаль.

Глупость, конечно. Громовик ведь ждёт.

Провести диверсионную вылазку к соседним сиденьям Данька не успел. Поезд быстро и плавно остановился, двери не открылись, а словно растворились, пахнуло теплом и теперь уже лимоном. Пассажиры, не говоря ни слова, принялись вставать и выдёргивать чемоданы с багажных полок. Данька тоже поднялся, подхватил рюкзак и стал, дожёвывая и допивая, дожидаться, пока мама шагнёт в проход и направится к двери. Мама шагнула в проход, но к двери пошла не сразу. Она отняла у Даньки рюкзак, сунула туда ловко выдернутые из соседской сетки лимонад с печеньем. Повторила, вжикнула молнией, вернула груз сыну и только после этого пошла за чемоданом. У полки она задержалась и некоторое время рассматривала блестящий замочек возле ручки, словно там что-то было написано. Ничего там не было написано, в инструкциях отдельный пункт запрещал надписывать и маркировать любым способом предметы одежды и багаж.

— Мам, — сказал Данька нерешительно. Он знал, что иногда после такого разглядывания ненаписанных надписей у мамы резко менялось настроение. Пару раз после этого у них вся жизнь поменялась.

Данька сейчас не боялся ни темноты, ни маньяков, ни даже пауков из «Арахнофилии». Он боялся, что мама передумает — и они не выйдут на перрон, а дождутся, пока ракета развернётся, и двинутся обратно. В город, к дождю, серой сырости, однушке рядом с лифтом, горелой каше, запаху лекарств, вонючим маршруткам, бесконечной продлёнке и придуркам-одноклассникам. К пустоте, несдержанным обещаниям и бессмысленной жизни.