Дети - Наоми Френкель

Со вступлением в коммунистическую партию, жизнь его коренным образом изменилась. Молодая партия достигла больших успехов благодаря его изощренному на оригинальные идеи аналитическому уму, широте образования, педантичной точности его языка и безграничной преданности идее. Несмотря на некоторые несогласия, он подчинялся принятому решению, даже если оно не соответствовало его мнению. Выполнял все партийные приказы – и всегда молчал. Он вошел в высшее руководство партии, был избран в парламент, и в год избрания женился на Ирме. Волосы ее уже начали седеть, когда она вышла замуж за Курта. У нее не хватало переднего зуба, и кожа ее посерела. Она была старше Курта на десять лет. Много лет работала сестрой милосердия в государственной больнице в северной части Берлина. В справедливости пути коммунистической партии и необходимости революции ее убедили кривые ножки детей, которые не знали в своей жизни света солнца, воздуха, вкуса молока и масла. И она быстро достигла высокого положения в партии, благодаря глубокому знанию жизни рабочих в столице, умению ладить с людьми и пробуждать в них веру своей жертвенностью. Она оставила работу в больнице, стала активисткой партии, и ее захватила социальная деятельность. Курт и Ирма сняли квартиру на севере Берлина, в рабочем квартале. Большую часть денег Курт тратил на книги, огромное количество которых покрывало стены их небольшой квартиры. Ирма исполняла все его желания. Он любил ее, потому что она была беззаветно ему предана. Один раз в месяц они освобождались от всех дел, извлекали книги с полок и стирали с них пыль.

И Курт посвящал ее в принципы своего мировоззрения, говорил о духовных ценностях, истинах, добре и зле, взаимоотношениях человека и общества. Все поставлено на службу лишь классу и обществу.

Не всегда до конца улавливала Ирма смысл его объяснений, но верила каждому его слову. Детей у них не было. Ирма отдавала все силы детям, которые не были ее детьми. Однажды, зимним днем нашла в лестничном проходе их дома щенка, прижала его к груди и принесла в дом. Курт пришел, увидел стонущего щенка, глаза его сузились. Холодным голосом попросил выставить щенка за дверь. Ирма подчинилась, и, не найдя никого из соседей в доме, кто бы взял щенка, оставила его, голодного и дрожащего, на лестнице. Страх напал на Ирму. В сузившихся зрачках мужа и холодном его голосе ощущалась жестокость смертного приговора. Прошел год, и Ирма тяжело заболела. В партии перешептывались, что это неизлечимое заболевание крови. В тот год у нее совсем поседели волосы, лицо покрыли глубокие морщины, губы побледнели, движения замедлились и ослабели. Не было у нее сил работать в партии, и она закрылась в доме. В этот год в душе ее укрепилась вера в высшие силы. Когда она почувствовала, что обычные врачи втайне предрекают ей конец жизни, она стала искать спасения у врачей-гомеопатов и экстрасенсов. К ее удивлению, Курт поддержал эти способы лечения. Более того, в дополнение к этому, он предложил ей укрепляющие упражнения, и стал вместе с ней заниматься ими. Каждое утро они обливали друг друга холодной водой, спали не на матрацах, а только на голых досках. Но все это не помогало, силы ее иссякали. Это был год 1928 – год выборов, на которых коммунисты получили много голосов. Социал-демократы тоже весьма усилились. Рабочие партии стали мощным фактором в государстве. Именно тогда коммунисты объявили тотальную войну социал-демократам. Курт денно и нощно был занят на собраниях, где ораторствовал. После победы на выборах, замкнутость его души несколько приоткрылась. Он даже купил мягкое кресло для Ирмы, которая целыми днями сидела дома, и жизнь в ней таяла. Ждала, когда Курт с ней останется на целый день. В воскресенье, когда они обычно занимались вытиранием пыли с книг и полок, и Ирма взяла в руки книгу, огромный черный паук начал ползти в ее сторону. Книга выпала из рук и раздался ее истошный крик. Курт подумал, что она кричит от боли, и с высоты лестницы, на которой стоял, крикнул ей: – Успокойся, Ирма. – Глаза его сузились, голос был тихим и холодным.

Снова сильный страх одолел больную женщину. После этого случая она больше не участвовала в уборке книжных полок. Это было начало бунта, начало неподчинения ему. В ней пробудились желания, о существовании которых в себе она раньше и не подозревала. Чем больше таяли в ней силы жизни, тем больше она стала следить за нарядами. Тайком начала покупать цветные журналы мод, рассматривать принцесс, манекенщиц, модные одежды. В один из дней Курт застал ее врасплох сидящей в кресле с журналом мод на коленях. Он смолчал, только посмотрел на нее сузившимся взглядом. Ирма с трудом поднялась и бросила журнал в огонь печи. В этот момент он понял, что подчинявшаяся ему во всем женщина ушла из-под его власти в иную жизнь, и не мог с этим смириться. Время от времени он поглядывал на нее сузившимся взглядом. Прошло два года. Ирма умерла. В тот 1930 год в стране разразился кризис. Курт был погружен в борьбу против канцлера и его чрезвычайных законов, Ирма умерла в абсолютном одиночестве. Похороны ее походили на еще одну демонстрацию против чрезвычайных законов. Множество товарищей шли сплоченными рядами, держа в руках красные флажки. Курт – в первом ряду, глаза его были сухи, губы сжаты. У могилы жены не произнес ни слова, не издал ни единого вздоха.

«Я знаю великое мужество молчания, ты, что ли, этого не знаешь?» – словно бы говорили сейчас его глаза, упершиеся сузившимся взглядом в лицо Эрвина.

– Не было у меня больше сил молчать, – сказал Эрвин.

– Сядем и разберемся в деле, – сказал Курт, и указал на стул рядом с собой.

Но Эрвин сел напротив, чтобы глядеть прямо в лицо Курта. Говорить он будет только напрямую с ним. Только Курт может развязать ему язык. Но говорить начал все же рыжий приятель Герды прокурорским голосом, ставящим Эрвина перед судом. Голоса остальных присоединились к нему. Обвинитель за обвинителем. Отчеканивают фразы, как из протокола.

– Ты оставил партию весной этого года, когда состоялись выборы в президиум.

– Здесь, в этой комнате, ты назвал нас агентами Москвы, занимающимися здесь, в Германии, идолопоклонством.

– Предложил общий фронт с социал-демократической партией.

– Предложил выставить общего кандидата двух рабочих партий в президенты государства.

– Вступил с нами в острый конфликт из-за распространяемой нами листовки, в которой мы назвали социал-демократов – социал-фашистами.

– Провозгласил здесь, в этой комнате, за этим столом, что социал-демократы являются нашими единственными союзниками.

– Ты собираешься присоединиться к социал-демократической партии, Эрвин? – спрашивает его Курт спокойным тоном, лишенным всякой агрессивности.

– Нет, – отвечает Эрвин, встретившись с ним взглядом, – я не собираюсь присоединиться к социал-демократической партии, я – не социал-демократ. Если вы хотите выяснить путь этой партии от меня, то у вас ничего не выйдет. Все, сказанное вами сейчас, за этим столом, не отличается ни точностью, ни правдой. Разрешите мне их уточнить. Мне это важнее, чем вам. Несмотря на то, что я оставил партию, только в вас я вижу товарищей, и только с вами я готов разобраться в конфликте. Я не оставил партию из-за политических разногласий. Даже если я не согласен с лозунгами и политическими уловками, я бы не оставил путь моей жизни из-за них. Товарищи, в эти дни политика больше ничего мне не говорит. В эти дни реальность определяют совсем другие вещи. Замолкли в нашей стране голоса разума и совести. Духовные и моральные основы человеческого сознания нарушились. В эти часы поднимаются из глубин истории нашей чудовищные привидения и впиваются когтями в нашу плоть...

«Чудовищные привидения... Когда мы были юношами, я привел однажды Эрвина к себе домой. Он испуганно крутился среди чучел и недоразвитых, уродливых зародышей в банках. У банки с двухголовым зародышем теленка он сказал: «Как ты можешь каждый день смотреть на это страшное чудище?» Что делать, ответил я, отец их любит, и вся его гордость связана именно этим двухголовым существом. Давай, сказал он, разобьем эту банку и вышвырнем это чудище в Шпрее. Я испугался и сказал ему: ты сошел с ума? Отец выйдет из себя, и я даже не могу себе представить, что он со мной сделает. Если я сделаю это для тебя, сказал он, скажешь, что я силой заставил тебя сдаться мне. Меня охватил страх, я схватил его за руку и стал умолять: не делай этого! Если ты выбросишь отсюда этого страшного теленка, отец запретит мне с тобой видеться, и не будет у меня больше друга. Оставили мы чудовище плавать в формалине и вдвоем убежали из дома...»

Курт отводит взгляд от Эрвина в сторону рыжего партийца, хитрые глаза которого уже приготовили Эрвину засаду. Этот умеет планировать уловки. «Положись на меня», словно говорят его глаза Курту. И Курт опускает голову. «Сейчас запрещено мне колебаться вместе с Эрвином». Но тут же глаза возвращаются к рыжему ловкачу, и без всяких колебаний в душе возникает мысль: «Кто, по сути, представляет здесь партию, он или я?» Он поворачивается к Эрвину, покачивая под столом ногу.