Дети - Наоми Френкель

– Дитрих! Приходи скорей!

– Поднимись к ней, человек. Она нуждается в помощи.

Эрвин берется за рукав Дитриха, и даже дергает его, пытаясь вывести из апатии.

– Что мне с ней делать? – отвечает Дитрих плачущим голосом. – Она осталась одна. Жена моя умерла год назад от этой же болезни, и оставила на меня бабку, больную раком.

– Все мы сгниваем от рака.

– Врачи давно открыли, что причины заболевания раком это голод и нищета. Факт!

– Я говорю вам, это республика евреев, ест нашу плоть, как рак!

– Дитрих! Дитрих! Почему ты не приходишь?

– Человек, будь человеком! Поднимись к своей бабке! Немедленно!

Дитрих перестал поднимать руки в отчаянии. Наоборот! Он складывает свои сильные руки на груди и выпрямляется. Вперяет в Эрвина гневный взгляд.

– Когда ты здесь появился давать мне указания? Кто я для тебя, чтобы ты вмешивался в мои дела?

– Может, он еврей? Евреи у нас в любое дело суют свой длинный нос.

– Евреи ненавидят животных.

– Я знаю одного еврея, который боится даже моего пса.

– Только немец умеет жалеть и любить животных.

– Эй, там, он бессердечен к животным. Значит он еврей.

Теперь все убеждены, что Эрвин, заботящийся о старухе, еврей. И Эрвин стоит один против всех. В какой-то миг угроза напрягла все его мускулы, и он чувствует сухость во рту, снимает кепку с головы и встряхивает светлой копной волос, но тут же стыдится собственной слабости, и устремляет упрямый взгляд на толпу.

– Грязный еврей, убирайся отсюда немедленно!

– Люди! Люди! Доколе над нами будет власть евреев!

– Отдавайте голоса тем, кто спасет нас от этой скверны!

– Проклятые нацисты! Пришли сюда подстрекать!

– Кто здесь сказал – нацисты? Причем тут они? Речь идет о евреях.

Гудок полицейской машины прекращает все голоса. Темный ствол пулемета наставлен на толпу. Несколько полицейских с оружием выскакивают из машины.

– Желтая канарейка улетела! – встречает толпа полицейских.

Нагайки опускаются, толпа расступается, а затем замыкает ряды за полицейскими. Обычно в эти дни полицейские приказывают любой толпе разойтись, но горькая судьба желтого кенаря Петерсена трогает и их. Почти у каждого полицейского в доме есть канарейка, и они расспрашивают, каким образом она улетела.

– Дитрих! Дитрих! Боль ломит мне кости, Дитрих!

Резкий крик привлекает внимание полицейских. Они поднимаются к входу. Эрвин и Дитрих стоят наверху, словно ораторы, собирающиеся произнести речи. Дитрих не вызывает у полицейских подозрения. На лице его выражение радости, он горд тем, что его кенарь привлек внимание полиции. На лице же Эрвина смятение. Неприязнь к Дитриху и его притупленным чувствам, угроза толпы, которая уже начинала бунтовать у него на глазах, ненависть к нему, – все это выразилось хмурым выражением на его лице. Куртка и черные сапоги выделяют его среди всех, делая его в глазах полицейских партийным человеком. Полицейские в эти дни научены опытом. Столкновения на улицах происходят по любому, даже малейшему поводу. Сначала – канарейка, а в конце – раненые и убитые. Не счесть в огромном городе мест, где толпа может взбунтоваться.

– От тебя сбежала канарейка, что ты собираешься делать?

– Это от меня она сбежала, – оскорбился Дитрих и выступил перед полицейским офицером, приложив руку к шапке, – это моя канарейка.

Офицера Дитрих не интересует. Офицер обращается к толпе:

– Расходитесь. Всякое скопление на улицах запрещено!

Толпа отступает при виде резиновых нагаек полицейских, и собирается подчиниться приказу. Но с краю толпы замыкают ее в кольцо те мужчины, которые недавно привлекли внимание Эрвина. Возникли, наконец. Взялись за руки и не дают двинуться толпе, тесня ее. Шепот идет от края в середину толпы. Поток слухов. Неизвестно, кто их распространяет. Внезапно люди чувствуют себя беспомощными, и гнев их и угроза обращаются на полицейских, которые не видят мужчин по краям толпы. Лишь один Эрвин это видит и понимает, что выхода нет: желтая канарейка приведет к катастрофе.

– Разойтись! – силится офицер полиции в последний раз успокоить толпу. – Канарейка ваша улетела, она потеряна!

Клаксон полицейской машины поддерживает воем приказ офицера. Окна окружающих домом распахиваются. Начинается густой снегопад. Крики полицейских, вой сирены, рев голосов.

– Они стреляют!

– Защищайтесь!

– Палачи в голубых мундирах!

– Пьяные, грязные солдафоны.

– Убийцы женщин и детей за деньги!

– Как евреи!

– Выполняют заказ евреев!

– Дайте им! Дайте им!

– Вперед! Вперед!

Кольцо рук сжимается. Медленно. Шаг за шагом. Единый поток катится на полицейских и на дом. Смутный гул и душераздирающий крик старухи:

– Дитрих, иди же сюда!

Снежная буря усиливается в воздухе. Все смешалось. Люди, резиновые нагайки, ствол пулемета. В воздухе и на земле. Проклятия, столкновение, вопли женщин! Полицейские уже не могут овладеть положением. Руками и шепотом мужчины по краям толпы продолжают теснить. Офицер полиции уже собирается отдать приказ – стрелять в воздух, когда взгляд его снова наталкивается на Эрвина. Лицо офицера светлеет. Нечто, более действенное, чем стрельба, пришло ему в голову. Он впрямую обращается к Эрвину:

– Что за беспорядки вы учиняете здесь из-за канарейки! Ты и твои люди, убирайтесь отсюда и не вовлекайте женщин и детей в катастрофу!

Плеть со свистом взлетает в его руках, взгляд его переносится с Эрвина на пулемет, с пулемета на толпу, как бы замыкая их в единое кольцо. Толпа замолкла. Те двое мужчин потеряли над ней власть. Толпа принимает Эрвина, как своего предводителя, и все глаза уставились на него в ожидании. В смятении, опустив голову, он натыкается на взгляд женщины в первом ряду. Ее глаза готовы на все, и они возвращают ему ощущение лидера, уверенность в своей силе владеть массой, которая всегда возникает в нем, когда он собирается выступать с речью перед собранием или демонстрантами. Мощная сила притекает к нему из толпы. Блестящие, преданные глаза женщины несут его к массе. Он сбрасывает шапку, чтобы светлой своей шевелюрой еще больше завлечь и женщину и толпу. Тотчас мужчины, которые теснили толпу, исчезают. Они сделали свое дело, толпа спровоцирована! Появился лидер, который довершит их дело. Всегда в спровоцированной толпе возникает лидер. Когда взгляды всех подчиняются лидеру, в котором только недавно подозревали еврея, мужчины по краям уходят. Эрвин со ступенек дома видит их уходящими, и мгновенно понимает ситуацию. Он проявляет сдержанность.

– Прикажи своим людям разойтись! – решительно звучит голос офицера полиции.

Неожиданная ответственность, которую возложили на него полицейские – стать вожаком толпы, подсознательно воскресила в нем силу жизни, всю силу самозащиты. Полицейские ждут приказа надеть на него наручники и увести к бронемашине... но ему все равно, лишь бы снять с себя эту ответственность. Он готов оставить беззащитной толпу, только не стать самому жертвой. Страстное чувство жизни соединяется в его душе с высокомерием лидерства, дает ему право вести за собой людей, служить своей цели. Нагайки и пистолеты наготове.

– Разойтись! – последнее предупреждение офицера. – Разойтись!

Еще миг, и он отдаст приказ – стрелять.

Эрвин поднимает руку к нагайке, нависшей над ним и ждущей команды. Он уверен, что толпа ринется на его защиту.

– Дитрих! – крик страдания разрывает замерший и напряженный воздух. – Я не могу больше выдержать боли! Хватит!

Эрвин возвращает кепку на голову. Теперь перед ним не безымянная толпа, а мужчины, женщины и дети. Он как бы пробуждается от дурного сна и бросает взгляд на окно старухи. С ней что-то случилось! Эрвин оборачивается спиной к толпе. Шум раздается сзади: толпа воспринимает его уход, как измену. Эрвин торопится на затихающий голос страдания.

Дверь в квартиру плохо закрыта, и ветер хлопает ею. Дверь ведет в кухню, в которой полный беспорядок. Ветер врывается в открытое окно и носит по кухне лист бумаги. На столе – кастрюля с начищенной картошкой. Гора кожуры рядом с кастрюлей, на газете. Старуха, руки которой почернели от чистки картофеля, лежит на кровати, открытая стуже и ветру. Волосы ее разбросаны на лбу, глаза закрыты, и беззубый рот раскрыт. Издала крик, и рот не закрыла. Она без сознания. Эрвин щупает ее пульс – старуха уже не очнется. Он убирает ей волосы со лба – он еще горяч и влажен от пота. Эрвин снимает шапку, складывает руки на куртке и смотрит на старуху. Хватает грязную тряпку с ее постели, бежит к крану, – смыть с ее лица пот и слезы, и с рук грязь от чистки картошки. Нога его наступает на листок, который носился на ветру по кухне. Это рецепт врача для старухи. Открытая дверь ведет в одну из комнат квартиры, и там видна пустая клетка Петерхена, который чуть не сделал его лидером взбунтовавшейся толпы. Омерзение охватывает его, и подойдя к рукомойнику, он делает тяжелый вдох, и плюет в раковину, словно выплевывая из себя это ненужное лидерство. Окно раскрыто. Толпа разбрелась. С его, Эрвина, исчезновением, полицейские набросились на толпу и разогнали ее в мгновение ока. Нет лидера – нет восстания. Люди стали вновь нормальными. О произошедшем напоминает только полицейская бронемашина. Эрвин закрывает окно и опускает грязные жалюзи. Больше ветер не гуляет в кухне старухи. Эрвин бросает листок рецепта под холодную струю из крана, закрывает дверь в комнату с клеткой канарейки и возвращается к старухе – помыть ей лицо и руки. Искаженное болью ее лицо так и не обрело покоя. Последние признаки жизни уходят из него.