Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной - Джон Треш

названием «La Genèse d’un poème»). Он изобразил По как образцового «проклятого поэта» – трансгрессивного художника, преследующего потусторонний идеал красоты во враждебном, утилитарном мире, который заплатил за свое противостояние современной банальности и лицемерию трагической, преждевременной смертью.

Образ По, нарисованный Бодлером, – как самосознательного мастера «чистой поэзии» – глубоко вдохновил Стефана Малларме и Поля Валери. Высокая репутация этих поэтических новаторов и их огромное уважение к По заставили английских и американских авторов и критиков по-новому оценить его творчество. Т. С. Элиот, однако, пренебрегал энтузиазмом европейцев, а Д. Г. Лоуренс выразительно считал его «скорее ученым, чем поэтом». По признали предшественником сюрреализма и других авангардистских направлений, а его нестандартный самоанализ лег в основу художественной литературы Достоевского, Конрада и Кафки.

В Латинской Америке По послужил примером для Хорхе Луиса Борхеса и Хулио Кортасара, а недавно Роберто Боланьо сказал: «Эдгар Аллан По предоставил нам более чем достаточно хорошего материала для чтения», – и призвал начинающих писателей «обдумать этот совет». За По закрепилось место одного из самых популярных и знаменитых авторов в мире. Его влияние на популярную культуру остается почти библейским, а его приемы отражаются в детективных романах, фильмах ужасов и научно-фантастических сериалах, адаптированных к меняющимся историческим обстоятельствам и к историям, которые остаются до боли неизменными. За последние годы режиссер Джордан Пил поместил чернокожих героев в сценарии в духе По – в фильме Get Out («Прочь») раскрывается заговор порабощения, а в фильме Us («Мы») мстительные двойники мучают обеспеченную семью по фамилии Уилсон, – чтобы передать непрекращающийся ужас насильственного разделения по расовому и классовому признаку.

Космологические предчувствия

Впрочем, влияние По не ограничивается литературной и художественной генеалогией. Альфред Расселл Уоллес – исследователь и натуралист, который независимо от Чарльза Дарвина разработал теорию естественного отбора – являлся его большим поклонником, как и Чарльз Сандерс Пирс, сын Бенджамина Пирса и блестяще эксцентричный основатель философского прагматизма. Пирс проверил свои теории об энергии слов, изучая физиологический эффект «Ворона». Его семиотика и «абдукция» (быстрое рассуждение, не сводимое к индукции или дедукции), а также космологические труды свидетельствуют о влиянии критики По, «Эврики» и рассказов об открытиях.

В начале двадцатого века возник больший интерес к По как к научному мыслителю. К тому времени ньютоновское представление о стабильной, механической Вселенной растянулось и преобразовалось эволюционными представлениями о жизни, геометрическими системами, выходящими за рамки Евклида, и обходом ньютоновских часов относительностью и квантовой механикой. Переписанная По история Вселенной – включая заявление «Эврики» о том, что «время и пространство едины» – вдруг показалась пророческой.

Автор знаменательной биографии По, написанной в 1941 году, Артур Хобсон Куинн, посвятил немало сил тому, чтобы разобраться с предвосхищением новой физики в «Эврике». Куинн переписывался с Артуром Эддингтоном, английским физиком, прославившимся эмпирическим доказательством теории относительности. Эддингтон был квакером, настроенным на возможность непосредственного контакта с божественным. Он рассматривал «Эврику» как «работу человека, пытающегося примирить науку своего времени с более философскими и духовными стремлениями ума», в то время как «идея По о “единстве в разнообразии и разнообразии в единстве” теперь становится реально осуществимой в научной теории». И все же Эддингтон хотел убедиться, что любые скачки интуиции будут повторяться по четким эмпирическим и математическим следам: даже если По изложил «конечную истину», от науки «необходимо отказываться постепенно, чтобы вновь обрести ее уже по-новому». Эддингтон навязывал ценности своей профессии, с трудом завоеванные за столетие, прошедшее после «Эврики»: «Более определенные предположения По (при современном состоянии науки) оказались не столько неразумными, сколько дилетантскими». Он поставил По по ту сторону линии, отделяющей профессионалов науки от любителей – линии, которая начала резко очерчиваться только при жизни По.

Куинн также поинтересовался мнением самого основателя теории относительности, Альберта Эйнштейна. Любопытно, что Эйнштейн, сразу после того как занял должность в Институте перспективных исследований в Принстоне, в 1933 году ответил (на немецком языке) на вопрос о космологии По от Ричарда Гимбела – коллекционера книг, профессора аэронавтики Йельского университета и наследника универмага. После беглого прочтения Эйнштейн назвал «Эврику» «очень красивым достижением необычайно независимого ума». Но в 1940 году, отвечая Куинну, Эйнштейн стал гораздо менее любезен. Хотя он нашел первую половину работы «очень остроумной и интересной» за признание того, «что истинная наука возможна только в сочетании систематических экспериментов и логических построений», во второй части, по его мнению, По «утратил всякое ощущение критического настроя»: «Общее изложение показало поразительное сходство с письмами научных кривотолков, которые я ежедневно получаю». По словам Эйнштейна, он уже много лет боролся с аспектами квантовой физики, противоречащими его взглядам: с ролью, которая отводилась случайности (или «игре в кости» со Вселенной), с предположением о том, что восприятие влияет на физическую реальность («эффект наблюдателя» Гейзенберга и Бора), и с космологическим следствием о расширяющейся Вселенной. Как мы видели, в «Эврике» По отстаивал свою версию каждой из этих идей и отрицал, что гравитация является фундаментальным принципом.

Позже, в двадцатом веке, ученые по-новому взглянули на «Эврику». Итальянский астроном Альберто Каппи присвоил работе статус эпохальной. Распространив небулярную гипотезу на Вселенную в целом – не только на Солнечную систему – и предложив физическое объяснение того, как впервые появились небулярные облака, По сделал то, чего не смог сделать никто ни в восемнадцатом, ни в девятнадцатом веках – ни астроном, ни физик, ни поэт. С помощью «Эврики» По стал первым человеком, «представившим себе развивающуюся Вселенную в ньютоновских рамках».

Более скромная, но более конкретная часть решения «парадокса Ольберса» – причины ночной темноты – подтвердилась Эдвардом Гаррисоном, астрофизиком. Ответ По на загадку, оставленную бесконечной Вселенной Ньютона – если в бесконечном пространстве действительно есть звезды, то почему промежутки между ними темные? – предполагал рассмотрение Вселенной как объекта с историей, чье настоящее состояние содержит подсказки о ее прошлом. У Вселенной должен быть сюжет, она должна разворачиваться во времени. Несмотря на ошеломляющую огромность, у нее есть конец и начало.

Еще более манящие возможности научного влияния По были предложены Каппи и голландским химиком Рене ван Слутеном, который решил, что вклад космологии По в современную науку гораздо более значителен, чем это было признано. Изображение Вселенной в «Эврике», начинающейся с одной частицы и вырывающейся наружу в стремительной вспышке, в значительной степени идентично теории «большого взрыва», выдвинутой в начале двадцатого века, – математически обоснованной космогонии, учитывающей ограничения относительности.

Заслуга за самые ранние формулировки теории большого взрыва принадлежит двум физикам-математикам: русскому Александру Фридману и бельгийцу Жоржу Леметру. Фридман опубликовал в 1924 году математическое объяснение кривизны пространства, которое допускало существование расширяющейся Вселенной, и его любимыми авторами были Достоевский и По. Леметр, католический священник, ставший