Тишина - Василий Проходцев

одна сабля смотрели в сторону Ивана, тяжелый сапог все больнее впивался ему между лопаток, и Пуховецкий чувствовал, что с ответом не стоит медлить. Но он, хоть убей, не мог понять, про кого спрашивает атаман, и почему чернявый черт так уверен, что Ивану одному известно, где находятся "они"? Странным было и то, что батьку, да и прочих казаков, находка необычной ивановой одежды, похоже, ничуть не удивила, но зато здорово разозлила. Решать всю эту головоломку надо было быстро, так как долготерпение к числу достоинств казаков не относилось. Спрашивать сейчас с придурковатым, или даже с умным видом, кто же такие "они", означало привести лыцарей в окончательное бешенство, а потому казалось делом нестоящим. "Ну да пока вы, братцы, "их"-то не найдете, кончать меня не станете" – рассудил про себя Пуховецкий – "А раз так, то будут вам "они", обещаю – не подведу". Но все же чего добивался черноусый атаман? Об этом необходимо было догадаться, хотя бы приблизительно. Запорожцы обыскали весь лагерь, но "их" не нашли, а то бы не спрашивали. Опять же, именно у Ивана, единственного на стойбище живого русского, решили они это выяснить, а, стало быть, ногайцев они либо не расспрашивали, либо те не смогли ничего подходящего им рассказать. Не очень вероятно так же, чтобы атамана так волновала судьба кого-то из степняков, скорее он волновался о соплеменниках, ну или уж в самом крайнем случае – о ценных для войска московитах. И, вернее всего, не о казаках, ибо какие такие есть казаки, о которых всесильный походный атаман мог ничего не знать? Приятное тепло разлилось в душе Ивана вместе с пришедшей ему в голову разгадкой. Несмотря на свое неприятное положение, он исполнился гордостью за своих братьев-низовых. Пуховецкий, хотя и выпученными глазами, но с радостью и умилением оглядел атамана и стоящих рядом казаков. Разумеется! Они гнались по степи за отрядом ногайцев для того, чтобы вызволить из неволи захваченных ими малороссов. То, чего не могли они себе позволить в поганом Крыму, вынужденные смиренно смотреть на страдания соотечественников, они с тем большей охотой делали здесь, в степи, где что до хана, что до гетмана – далеко, а в поле всегда две воли. А бедные невольники, по извечной несправедливости судьбы, лишь нескольких часов не дожили до своего освобождения…

– Да, батька, знаю, все знаю. Отведу к ним.

Эти слова вызвали у казаков общий вздох злобы и возмущения, а наиболее решительные из них направились к Ивану, осыпая его ругательствами. Атаман же только удовлетворенно кивнул, успокоил жестом не в меру разгорячившихся лыцарей, и дал знак державшим Пуховецкого казакам поставить его на ноги. Затем он подозвал к себе еще одного джуру, невысокого крепкого казачину с на удивление добродушным лицом.

– Черепаха! Возьми хлопцев, да с татарвой разберитесь. Девок по-краше – только не старых! – да детишек, что покрепче, отбери. Потом поделим. Остальных – к Магомету, да быстрее, уходить надо. Ты это… – добавил атаман, заметив, что Черепаха с излишним воодушевлением воспринял приказание оставить в живых детей – Мелкоту-то всю не собирай, как в тот раз. Один черт перемрут, возись только с ними. Ну все, давай, а я пойду с этим пустынником прогуляюсь.

– Слушаюсь, Иван Дмитриевич! – немного грустно ответил Черепаха, поклонился, и с неимоверной скоростью исчез в зарослях, по дороге резкими выкриками созывая казаков.

Глава 6

Иван Дмитриевич… По спине Ивана пробежал холодок. Не простому степному стервятнику попал он в когти, а орлу, каких мало. Иван Дмитриевич Чорный, кошевой атаман, гроза татар, ляхов, да порой и москалей, и гордость низового войска. Ни одного поражения за свою, уже долгую, особенно для казака, жизнь не потерпел Иван Чорный, прошел с честью и турецкий плен, и перекопское сидение. Поговаривали, что бивали его ногайцы в мелких стычках, но то было не в счет, и за кошевым прочно закрепилась слава непобедимого. В свое недолгое пребывание на Сечи, Пуховецкому не довелось видеть Чорного: тот всегда почти был в походах, да и непоседливый Иван не любил в курене бока отлеживать. Так и не случилось познакомиться с тезкой, а былины о подвигах Чорного Пуховецкий, как и любой казак, слышал чуть ли не каждый день. Но помимо военной славы тянулась за Иваном Дмитриевичем и другая, из-за которой и похолодел Пуховецкий. Никого и никогда Чорный не жалел, ни своих, ни чужих, особенно тех, в ком больше не было ему надобности. "Пожалел волк кобылу, как Чорный – Стромылу", говорили на Сечи. Волк, как известно, оставил от кобылы хвост да гриву, но это было гораздо больше того, чем пощадил кошевой в польском местечке Стромыле, со взятия которого и началась его слава. Трудно было удивить низовое товарищество жестокостью к ляхам и жидам, но Чорному, человеку выдающемуся, и такое удалось. Впрочем, сотник (таково было звание Ивана Дмитриевича в то время) оказал не лучшую услугу ходу всей той казацкой кампании в Польше: после Стромылы уже ни одно местечко и ни один погост не сдавались без боя, и прежде мирные крестьяне и мещане дрались как львы, лишь бы не допустить к себе отряд Чорного. Но отчаянная смелость мало помогала несчастным: сотник действительно был непобедим.

Для судьбы Пуховецкого описанные черты характера Чорного означали вполне определенное: получив желаемое, а тем более не получив его, Иван Дмитриевич без колебаний избавится от сомнительного лыцаря в козлиной шкуре, далее для него бесполезного. Итак, чтобы сохранить хотя бы слабую надежду на жизнь, Пуховецкому следовало всеми способами тянуть время и выискивать возможность для бегства. Начал Иван с того, что решительно повел кошевого и его слуг к могиле несчастных пленников самой длинной дорогой, с противоположной стороны возвышавшегося над стойбищем холма. Неожиданно для Пуховецкого, легендарный атаман оказался личностью весьма суетливой и мнительной. Он постоянно ежился от холода, поминутно спрашивал Ивана, далеко ли еще идти, и бросал тревожные взгляды в сторону оставшегося позади стойбища. Дюжие казаки, сопровождавшие атамана, были, вероятно, привычны к такому поведению Чорного, и хладнокровно топали рядом, приминая степной ковыль. Особенно выделялся невозмутимостью поляковатый Игнат, на которого Иван раз за разом кидал косые взгляды, мучительно пытаясь вспомнить, где же и когда пересекались их пути.

– Ну, далеко ли еще? – не выдержал наконец атаман, когда вся компания угодила в небольшое степное болотце, и начала вязнуть в нем чуть ли не по колено.

– Нет, батька Иван Дмитриевич, почти уже пришли – заискивающе отвечал Пуховецкий, которому его мысль вести