Огненный столб - Джудит Тарр

Человек со шлемом с облегчением повернулся к прихрамывающему пожилому человеку в шрамах.

— Она ищет Сети.

Пришедший смерил Нофрет взглядом. В его взгляде не было никакой похотливости, но мелькнуло что-то странное, непонятное, какая-то напряженность, не относившаяся к ее красоте или отсутствию таковой.

— Ах, вот это кто, — он слегка кивнул, — служанка царицы. Мы знаем тебя, госпожа. Будь благополучна.

— Я ищу, — сказала она терпеливо и осторожно, — стражника, который ушел с войском. Его имя Сети.

— У нас было несколько человек с таким именем, — ответил старший. Одет он был просто, но возраст и манера держаться выдавали в нем командира. — Однако, — добавил он, помолчав, — мы знаем, который твой. Он ведь собирался жениться на тебе?

— Нет, — возразила Нофрет и поспешила объяснить: — Он-то собирался. Но у меня не было такого намерения.

Мужчины обменялись взглядами. У Нофрет похолодела спина.

— В чем дело? Он бежал с поста? Опозорил себя в сражении?

— Нет, конечно, — сказал Птамос, как будто даже с обидой — Он дрался не хуже любого солдата из Двух Царств. Но…

— Но он погиб, — произнес командир, коротко и резко. — Убит при осаде Кадеша. Камень, брошенный со стены, попал прямо в него. Он скончался на месте. Его тело отнесли матери в город. Мы неправильно сделали? Надо было принести его тебе?

— Нет. — Голос Нофрет показался ей самой слабым и далеким. — Нет, вы поступили правильно. Я не была его женой. Вы не знали, не могли знать…

— Мы знали, — Птамос старался говорить мягче, — что он проводит ночи с одной из служанок царицы. Он был скромным человеком и никогда не хвастался, даже за пивом. Когда мы рассказывали о своих женщинах, он только улыбался.

У Нофрет сжалось горло, глаза были сухи и горели.

— Спасибо. Спасибо вам. — Она повернулась, чтобы уйти.

Один из них, судя по низкому голосу, командир, сказал.

— Погоди. Нам очень жаль…

Конечно, им жаль. Нофрет пошла, не быстро, но и не медленно, не мешкая, но и не торопясь. Они не пытались догнать ее. Мужчины никогда не знают, что делать или говорить, если женщина поступает странно.

Нофрет была очень спокойна, не сердилась, ей не хотелось плакать. Наверное, если бы она любила этого человека и хотела выйти за него замуж, все было бы иначе. Но она проводила с ним ночи, не более того, и даже не знала, что он умер.

— Конечно, — обратилась она к изображению царя на стене, — если бы я его любила, то знала бы, разве не так?

Лицо в каменном молчании смотрело на нее. Он был мертвый — такой же мертвый, как Сети. Что он мог ей сказать?

Дворцовый сад был полон присутствием другого мужчины. Стена, где она впервые встретилась с Сети, находилась слишком далеко, и там теперь стоял на посту другой человек, более ревностно относящийся к своим обязанностям. Ее комната шелестела воспоминаниями: смех, поцелуи и тень Сети, падающая на стену от зажженной лампы.

В конце концов она пришла к бассейну с лотосами. Царица уединилась с царем, заглаживая следы ссоры. Служанки разбрелись кто куда, пока госпожа не нуждалась в них. У бассейна сидела только Нофрет, а в нем плавали утки, выпрашивая кусочек хлеба. Хлеба у нее не было, и они с неодобрением уплыли по своим утиным делам в дальний конец бассейна.

Нофрет присела на каменный бортик. Можно было укрыться в тени под колоннадой, но ей хотелось, чтобы солнце со всей силой било ее по голове. Ей нужно было лежать под беспощадной, иссушающей жарой, опустив руку в прохладную воду. Сильно пахли лотосы, о чем-то болтали меж собой утки. Издалека доносилось пение, сильный и сладкий голос женщины. Слов она разобрать не могла, да это было и ни к чему. Звучала любовная песня, песня ослепительного полудня. В ней не было ни смерти, ни горя.

В Египте все помнили о смерти и всегда воздавали ей должное. Но смерть была для египтян образом жизни. Они сделали ее такой и, если были достаточно богаты и предусмотрительны, строили гробницы, чтобы встретить свой последний час достойно.

У Сети гробницы не будет. Он был простым человеком, солдатом-стражником. Он не успел скопить состояние, и на строительство дома для умершего не осталось ничего. Его тело принесли вместе с сотней других, положили в натрон, чтобы сохранить до тех пор, пока не передадут родне. Родственники заплатят бальзамировщикам, сколько смогут, за такой обряд, на который хватит средств — может быть, даже за полный, если за его геройскую смерть царь возместит семье расходы на достойные похороны. Нофрет ничего об этом не знала. С такой областью царских обязанностей она еще не сталкивалась.

И не хотела сталкиваться. Сети ей не родня и не муж. Она проводила с ним время, только и всего, и отказала, когда он просил выйти за него замуж. Это теплое гибкое тело, ставшее холодным и неподвижным, — она не сможет запомнить его таким. Она будет помнить его ласковые руки; губы, касающиеся ее кожи; его вкус, запах, тяжесть его тела — и удовольствие, которое он ей дарил.

Но, попытавшись представить себе лицо Сети, она увидела совсем другое лицо — человека, судя по всему, вполне живого.

— Я бы знала, что он умер, — сказала она солнцу. — Если бы любила его, если бы он много для меня значил, я бы знала.

Солнце не высказало своего мнения. Оно видело все, что происходило перед его ликом, и не понимало слепоты человека.

— Мне надо было любить его, — продолжала она, — вместо…

Вместо того, чтобы любить кого-то другого.

Странно, что понадобилась смерть любовника, чтобы понять истину. Он обладал ее телом, а дух все это время блуждал, стремясь к тому, кто не искал у нее ничего, кроме дружбы. Он даже не просил ее отправиться с ним в Фивы, да и зачем ему это? Она была для него как сестра, а сестра оставалась там, где ей положено, прислуживая своей госпоже, пока он шел туда, куда ему было нужно.

Если бы Иоханан, а не Сети лишил ее девственности, если бы Иоханан уговаривал ее выйти за него…

Нофрет отказала бы ему. Она не собиралась замуж. Она хотела быть одна. Даже любовник не стоил такого горя, тем более такой, которого она не любила. В конце концов, все это просто смешно и недостойно его памяти.

Хорошо, что его тело отнесли к матери. Нофрет не смогла бы обеспечить ему заслуженных почестей. Эта женщина в Мемфисе, которую она никогда не видела, вдова чеканщика, оплачет сына без вмешательства чужестранной печали.

38

Нофрет ни с кем не делилась своим горем. Единственная, с кем она могла бы поговорить, Анхесенамон, была не в том настроении, чтобы печалиться даже с другом, не то что со служанкой. К ней вернулся муж. Их ссора забыта. Они снова становились, как в первые дни своего счастья, одним сердцем, одной душой и одним телом так часто, как только могли. Это были царственные любовники, возлюбленные Египта, радость Двух Царств.