Тьма над Гильдией - Ольга Голотвина

Ребята облегченно вздохнули и уже без тревоги слушали о том, как Фитиль устремился за коварным напарником и, хоть и не сразу, напал на его след.

Когда рассказчик повествовал о том, как Унсай взял Нитху в заложницы, он столь же изящно обошел скользкое место: мол, один из юношей отвлек преступника, а девушка этим ловко воспользовалась… и ни слова ни о каких превращениях!..

Закончив речь, Фитиль призвал учеников Шенги в свидетели, что каждое его слово — правда. Те яростно закивали, опасаясь подать голос, дабы не прогневить короля.

— Красивая история! — не удержался Эшузар. — Полагаю, она не менее правдива, чем обычно бывают рассказы Подгорных Охотников?

— На этот вопрос ответит Унсай! — Король кивком разрешил Охотнику говорить.

— Мой подлый напарник призвал в свидетели своей подлой байки учеников Совиной Лапы, — тут же отозвался тот. — Учеников человека, которого вчера бросили в темницу за измену Гильдии и Гурлиану… да они что угодно подтвердят! Кто они такие, чтобы им верить? Они даже не допущены до испытаний! За меня же может поручиться вся Гильдия!

Лауруш дернулся вперед, но сдержался.

Старый Эшузар стиснул топорик. Он ни в медяк не ценил разговоры в тронном зале. Допрос должен идти в пахнущем кровью подвале, а каждое вырванное у преступника слово должно быть подтверждено болью и страхом, иначе оно не приблизит к истине.

Так было, когда он восседал на золотом престоле. Так могло быть и сейчас! Если бы не глупая оговорка, рассердившая внука и сына, Эшузар настоял бы на том, чтобы всю компанию отправили под кнут… ну, разве что наррабанская соплячка избежала бы общей участи да Глава Гильдии вывернулся…

Но король-отец понимал, что оба соправителя, еще не остывшие от бунта, враждебно примут любое его предложение. И промолчал, кляня про себя позорную мягкотелость своих потомков.

Унсай меж тем продолжал:

— История, рассказанная Фитилем, правдива, но вывернута наизнанку. Это я заподозрил его и следил. Это он оглушил меня и того стражника… не припомню имени бедняги… Вероятно, тогда же за Грань прошли гаденыши, что пытаются выгородить своего учителя. Я выследил их, но не подумал, что четверо на одного — это все-таки четверо, даже если трое из них недавно мамкину титьку сосали. Они изувечили меня, а потом угрозами заставили поклясться, что я не опровергну их лживые россказни. На днях из Подгорного Мира принесли израненным одного из Охотников. Его имя Тагизур из семейства Верчи. Вот на этого беднягу и намеревались они взвалить чужую вину. Вчера утром Шенги проведал его и убедился, что дни его сочтены… не то что дни — часы! Мертвому не оправдаться…

— Какой коварный план! — донеслось из-под золотой маски. — А какое место в нем должна была занять вот эта вещь?

Командир дворцовой стражи по знаку короля подал Унсаю чешуйчатую лапу, вырезанную из темного дерева.

— Эта вещь, государь? Это же вешалка из моей прихожей…

— Ты уверен?

— Мне ли не узнать мою работу?

— Но почему она так похожа на лапу Шенги?

— Мне это показалось забавным, — усмехнулся Унсай. — Зайдет Шенги ко мне в гости, станет вешать плащ в прихожей…

— Ясно, — кивнул король. — А вот Хиави про эту вещь иначе рассказывает.

Это был удар, тем более страшный и неожиданный, что нанесен он был с показным равнодушием. Но Унсай не намерен был сдаваться.

— Хиави? Помощник Лауруша? Он-то здесь при чем?

— Если ему верить, то почти ни при чем, — донесся вздох из-под золотой маски.

Принц понял игру и поддержал ее:

— Отец, ты слишком суров к бедняге. Знаешь, мне его жаль, он такой беспомощный… да что он и мог сделать-то? Я верю, что он был… ну, просто для мелких поручений…

Пьеса, что начала разыгрываться в тронном зале, вывела короля-отца из мрачных раздумий. Эшузар тоже не захотел остаться в стороне.

— Молод ты еще, Ульфест, доверчив! — каркнул он. — Жалко тебе этого урода? Беспомощный он, да? Поверь мне, внук, такие — самые подлые! Потому он сейчас слюной и брызжет, сообщников топит! Мол, Унсай все придумал, Унсай заказчика нашел, Унсай в Подгорный Мир за «тиной» ходил, Унсай бандитам приказывал… А твой Хиави вроде несчастный мышонок, что свалился в бочку золотаря и барахтается в дерьме!

Усталость и боль притупили осторожность Унсая. Он попался на нехитрый крючок:

— Хиави такое говорит?! Этот огрызок?! Да я даже не знаю, для кого он велел…

И замолчал, поняв, что проговорился.

— Для кого… что? — мягко переспросил Зарфест. — Для кого он велел принести «жгучую тину»?

Унсай молчал.

В наступившей тишине Нитха звонко захлопала в ладоши, а потом, притянув к себе Нургидана и Дайру, звонко чмокнула в щеку и того и другого.

Зарфест усмехнулся, а король-отец торжествующе спросил:

— Полагаю, Охотник — мой? Это он здесь одно словечко вякнул, а в Допросных подвалах разболтается, как сказитель в трактире.

Унсай глядел куда-то между черным и золотым троном. Лицо его окаменело.

Король Зарфест оценивающе глянул на пленника.

— А ведь этот, пожалуй, сумеет выдержать пытку… Впрочем, нам не надо это проверять… Почтенный Лауруш! Ты, кажется, обещал нам говорушку? Она у тебя с собою?

— Да, государь! — разгладил свои пышные усы Лауруш.

Вот этот удар насквозь пробил броню невозмутимости преступника. Унсай, посерев лицом, обвис на костылях, глаза его стали молящими. Но король не дал ему произнести ни слова — взмахнул рукой и воскликнул так задорно, словно это был не тронный зал, а трапезная:

— Эй, вина!..

В этот вечер дом Лауруша был полон радости, веселых голосов и хмельных песен.

Трое юных путешественников и Фитиль не принимали участия в празднике: едва они появились в доме Лауруша, их сразу принялись лечить. Подгорные Охотники знают уйму средств, о которых слыхал не всякий лекарь. Чтобы с корнем выдрать угнездившуюся в теле простуду, им в горло влили сок алого туманника, способный заставить человека забыть почти о любой болезни… да вообще обо всем на свете забыть, кроме своего мерзкого вкуса! А затем их по очереди загнали в маленькую баньку и велели вымыться отваром дюжины трав, ни одна из которых не росла в Мире Людей. Настой расслаблял каждую жилочку в теле, гнал из пор пот, делал дыхание жарким, а глаза — блестящими.

Затем страдальцев отправили на второй этаж и разместили в двух спальнях, замотав в толстые одеяла и обвязав бечевой, чтоб одеяла не сбились: больным надо как следует пропотеть!

С Нитхой вышла заминка: ей успели шепнуть, что к Рахсан-дэру уже послан слуга с сообщением о том, что Нитха нашлась, и ее опекун вот-вот будет здесь. Это сильно встревожило Нитху, и она заявила, что не останется ночевать в этом доме, пока ей не скажут, где тут женская половина. Лауруш не сразу понял ее: ведь он и так приказал уложить девочку отдельно от остальных! Но потом понял, что малышке для оправдания перед суровым наставником требуется официальное подтверждение того, что она не нарушала обычаев родины. У Лауруша хватило доброты не напоминать забавной девчушке, что прошлую ночь она провела в одной тесной каморке со своими собратьями по учебе — и никто не подумал об этом ничего плохого. Вместо этого Глава Гильдии разворошил в памяти свои запасы наррабанских традиций и с суровой торжественностью заявил, что на все время дальнейшего пребывания Нитхи-шиу в его доме комната эта объявляется женской половиной и в нее запрещается вход всем мужчинам, кроме Шенги, ибо у учителя есть все права отца. Только после девочка успокоилась и позволила пожилой добродушной служанке увести себя в комнату, раздеть и замотать в одеяло.