Запоздалые истины - Станислав Родионов

— А точеными когтями летучей мыши?

— На спирту? — засмеялась она.

— Спасибо, Иветта, — сказал Петельников, доев бутерброды. — Население нас подкармливает, а мы... Батарею починить не можем.

В конце концов, они не знали, зачем приходил сюда Катунцев. Может быть, квартиру ему дают в этом голубом массиве. Жена тут первая живет... Любовница... Родственники, знакомые, приятели — все те, кому он хотел бы рассказать о своем горе, да не решался. И как им пришло в голову связать преступницу с Катунцевым? Не проще ли допросить его, зачем и почему он сюда ходил? И теперь уж Петельникову мысль о проверке легковых автомобилей не показалась столь невыполнимой — чем сидеть у этой лужи. Да ведь Иветта и с машиной могла ошибиться.

— Как вам показалась оперативная работа? — спросил ее Леденцов.

— Упаси боже.

— А оперативные работники?

— Ага... Вы про себя?

— Я про товарища капитана.

— В себе-то он не сомневается, — вставил Петельников.

С погодой им повезло. Дождя не было, но сырой воздух — наверное, от этой лужи — пронизывал плащи, как бумажные. Мешало другое — ранняя темнота. От неонового фонаря, высокого и яркого, посвинцовела лужа, морозно побелел асфальт и помертвели их лица. Иветте приходилось всматриваться из последних зрячих сил.

— Расскажите что-нибудь, — попросила она Леденцова в очередное безделье.

— Значит, так: граф убил графиню, само собой, графином по голове...

— Нет, вы про вашу работу...

— Можно. Брал я однажды в «Европейской» Веру-Лошадь...

Он умолк, пропуская человек десять с пришедшего трамвая.

Иветта тихо обмерла и успокоилась, никого не узнав.

У последней женщины была под мышкой крупная и длинная коробка.

Петельникову показалось, что об этой женщине он что-то знает. Нет, видит ее впервые. Его память столько вместила мужчин и женщин, что могла вытолкнуть на свою поверхность что-нибудь далекое и похожее. В коробке что — кукла? И белый плащ — много ли женщин в белых плащах...

Видимо, он сделал какое-то движение в ее сторону, потому что Леденцов вскочил и мгновенно оказался рядом с женщиной:

— Скажите, который час?'

— Двадцать минут десятого, — сердито буркнула она, обходя инспектора.

Но Леденцов уже вновь стоял перед ней, приветливо улыбаясь:

— Закурить не найдется?

Петельников тоже подошел, но ему мешала тень от леденцовской головы, павшая на ее лицо. И когда она шагнула вбок, отрываясь от неожиданного препятствия, Петельников ее увидел. Крупные скулы... Крупные зубы хорошо видны, потому что она приоткрыла рот, намереваясь сказать или закричать. В ушах серьги... И белый плащ... Он видел эту женщину. Да нет, не видел. Читал: ее приметы написаны рукой Рябинина на бумажке, которая лежит у инспектора в кармане. Женщина из сна потерпевшей...

— Ребята, не хулиганьте.

И тут она увидела Иветту Максимову, немо стоявшую у фонарного столба. Гримаса, похожая на оборванную улыбку, метнулась от губ женщины к скулам. Она еще сделала шаг вбок, к луже, но вдруг бросила коробку на асфальт и побежала к голубым домам. Она неслась, оглашая холодный воздух цокотом каблуков. А рядом шел Петельников своими полутораметровыми шагами.

Из дневника следователя. Иринка, как дочь юриста, иногда задает социально-юридические вопросы. Как-то спросила, что такое налог за бездетность...

Налог за бездетность — это денежное наказание супругов за обездоливание самих себя, за добровольный отказ от счастья. Разумеется, так я подумал, — не могу же сказать, что есть люди, которые не любят детей. Поэтому начинаю говорить про таких теть... Но она, уже имея кое-какие представления о деторождении, поняла сразу:

— А-а, это такие тети, у которых в животе все перебурчилось.

И тут же другой вопрос про отпущение грехов. Тут уж я попотел. Попробуй-ка объясни ребенку, что такое грех, исповедь, духовник...

Она терпеливо выслушала.

— Пап, а теперь юридические консультации?

И опять горела поздняя лампа — только без Петельникова, который после обыска ринулся по адресам знакомых этой женщины. Рябинин смотрел в ее лицо прищуренными и злыми глазами, стараясь этой злости не выказывать, да и понять стараясь, откуда она, злость-то, которой у следователя не должно быть даже к убийце. Злость из-за ребенка — не нашли его в квартире... И Рябинину хотелось не допрос вести, а оглушить ее криком: «Где девочка? Где?»

— Ваша фамилия, имя, отчество?

— Дыкина Валентина Петровна.

— Год рождения?

— Тридцать четыре мне.

— Образование.

— Восемь.

— Кем работаете?

— Кладовщицей.

— Судимы?

— Нет.

В белом плаще, скуластая, крупные зубы, серьги... Все по сну. Нет, не все. Губы не тонкие. Но сейчас они броско накрашены, а без помады могли сойти и за узкие. Хорошая фигура, сильное тело — в кабинетике медленно устанавливался запах духов с легким привнесением женского пота, ничуть не портящего запаха духов. Темные глаза смотрят неотводимо. Это с чего же?

Любой допрос требует обстоятельности. Да ведь придешь к человеку по делу и то начинаешь с погоды. Поэтому Рябинин говорил с воришкой сперва о его жизни, с хулиганом — о его детстве, с убийцей — о его родителях... Ну а с чего начинать допрос женщины, укравшей ребенка? С любви, с мужчины, с ее здоровья?

— Ваше семейное положение?

— Одинокая.

— Замужем были?

Она улыбнулась — видимо, она считала, что улыбнулась. Ее лицо, почти круглое, странным образом заострилось и на миг как бы все ушло в редкие и крупные зубы. Так бы ухмыльнулась щука, умей она ухмыляться. И Рябинин понял — была замужем.

— Ну, была.

— Неудачно?

— Неужели удачно? Придет ночью пьяный и пересыпает брань сплошной нецензурщиной. А то заявит: «Всех ночью перережу». Не знаешь, как его и понимать.

— Развелись?

— Милиция развела.

— Почему милиция?

— Прихожу домой, а вещей нет. Следователь протоколы снимает, обокрали нас. Якобы. Муженек все вещи увез к приятелю, чтобы по суду со мной не делиться. И сам вызвал милицию.

— Так... Детей не было? — спросил Рябинин, вглядываясь в ее лицо.

— Какие дети от пьяницы? — спокойно ответила она.

— Давно развелись?

— Лет десять...

— Больше в брак не вступали?

— Я эта... неудачница.

И он потерялся, следя за убегающей мыслью...

...Удачник и неудачник. Значит, поймал удачу или упустил. Но разве жизнь и счастье меряются удачей?..

Допрос требует обстоятельности. Можно не спешить, когда говоришь с вором, грабителем, хулиганом... Даже с убийцей, ибо потерпевшему уже не помочь. Но сейчас Рябинину чудилось, что за ее стулом, за ее фигурой, за ее лицом тает и никак не может растаять туманный образ матери девочки. Не мог он быть обстоятельным. Да и она вроде бы разговорчива.

— Теперь рассказывайте, — покладисто предложил он.

— О чем?

— А вы не знаете?

— Не знаю.

— Рассказывайте о том, за что вас задержали.

— С точки зрения закона такое нарушение неправильно.

— Как?

— За что задержали-то?

Не знает, почему задержана... Но взгляд неотводим и готов к обороне — взгляд ждет вопросов. А ведь она должна бы ждать извинений, коли задержана ни за что.

— Валентина Петровна, что вы делали вечером третьего сентября?

— Не знаю, — сразу ответила она.

— Почему же не знаете?

— Да не помню.

— Я вижу, вы и не пытаетесь вспомнить.

— Чего пытаться... Память-то не бухгалтерская.

Рябинин вдруг заметил, что он придерживает очки, словно они, заряженные нетерпением, могут улететь с его лица. Но полетели не очки — полетели те вопросы, которые он берег на конец допроса, на крайний случай.

— Значит, вы не знаете, почему задержаны?

— Откуда же?

— А почему вы побежали от инспекторов?

— Побежишь... Два парня да девка, похожи на шайку.

— А зачем вы купили куклу?

— На сервант посадить, красиво.

— А зачем вы храните в холодильнике разное детское питание?

— Сама ем, оно натуральное.

Его припасенные вопросы кончились. Она ответила наивно и неубедительно. У Рябинина имелись десятки других хитрых вопросов, приемов и ловушек, но что-то мешало их задать и применить. Похищенная девочка... Преступление было настолько бесчеловечным, что все эти психологические ловушки казались ему мелкими и неуместными.

— Где девочка? — негромко спросил он, не отрывая пальцев от дужки очков.

— Какая девочка? — спросила и она, стараясь произнести слова повеселее.

— Неужели вы думаете, что ребенка можно спрятать?

— Чего мне думать-то...

— Вот что я сделаю, — сказал он с тихим жаром. — Сведу вас с матерью. Чтобы глаза в глаза.

— А я не боюсь! — вдруг крикнула она, разъедая его неотводимым взглядом.