Восхождение самозваного принца - Роберт Сальваторе

Отойдя от могилы, он обернулся. Битва призраков продолжалась. Элбрайн наступал на призрак Мазера, как однажды уже делал это при жизни, отвоевывая свое право на «Ураган».

Когда Мазер наконец упал, странное существо — тот, кто раньше был его отцом Элбрайном, двинулось к Эйдриану, опустив меч.

Юный рейнджер взглянул на гематит. А что, если ему удастся полностью разорвать узы смерти и вернуть отца к жизни? Эта мысль ошеломила, удивила и даже ужаснула его.

Странное существо медленно приближалось. Призрак глядел на Эйдриана, и в этом взгляде сливалось все: тревога, страх, замешательство. Духовная связь между ними еще сохранялась, и юноша ясно улавливал каждое ощущение Элбрайна, каждую его мысль. Тот пытался понять, кто стоит перед ним.

— Да, ты меня знаешь, — произнес Эйдриан, обращаясь к призраку.

Он расправил плечи и горделиво выпрямился по весь рост.

— Я — твой сын.

Призрак смотрел на него; его глаза широко раскрылись, а сомкнутые губы слегка изогнулись в подобии улыбки.

Тем не менее так дальше продолжаться не могло. Он мог выбрать одно из двух. Эйдриан сжал в руке гематит. Как поступить дальше? Отправить призрак отца назад, в его темный мир? Или сражаться за полное воскрешение Элбрайна? От этой мысли его вновь охватил ужас.

Рейнджер взялся на лук и так сильно натянул тетиву, что перья сокола, укрепленные на нем, стремительно разошлись в разные стороны, словно и в самом деле были перьями на крыле летящей птицы. Призрак Элбрайна удивленно смотрел на своего сына.

Юноша выстрелил. Стрела вонзилась в грудь призрака, и тот попятился назад. Отец смотрел на Эйдриана в еще большем недоумении.

Рейнджер выпустил в него вторую стрелу, а затем и третью. Теперь то, что стояло перед ним, опять больше напоминало оживший труп, нежели живого человека. Когда в грудь призрака вонзилась четвертая стрела, он упал и больше уже не поднимался.

Эйдриан проснулся утром, дрожа от холода. Оглядев себя, он не обнаружил на теле ни ран, ни даже царапин. Юноша заснул невдалеке от могил, которые внешне выглядели нетронутыми. Даже снежный покров на них оставался таким же, каким был тогда, когда рейнджер готовился к магическим действиям.

Но среди этого снежного покрова, возле изголовья могил… Увиденное размывало всякие границы между фантазией и реальностью. Там лежали и словно ждали Эйдриана «Ураган» и «Крыло Сокола»!

Подняв лук и колчан со стрелами, юноша перекинул их за спину. Затем он почтительно взял в руки меч. Настоящий эльфийский меч. Эфес «Урагана» был украшен двумя самоцветами — белым и небесно-голубым.

Вместе с отвоеванным наследием Эйдриан уносил с собой новое понимание дальнейших событий своей жизни.

ГЛАВА 22

РАЗГАДКА

Боль в животе мучила ее почти постоянно. Летом королева почувствовала себя лучше; мучительные спазмы прекратились. Однако сейчас они возобновились и стали еще острее. А ведь до конца восемьсот сорок второго года Господня оставалось меньше двух месяцев. Во дворце уже начали готовиться к пышным новогодним торжествам, в чем по традиции всегда принимала участие и королева.

Джилсепони мужественно продолжала выполнять свои повседневные обязанности; делала все, на что хватало сил. Но всякий раз, когда общение с кем-либо из придворных оказывалось для нее особенно тягостным, ей было трудно сдержаться и она давала выход своему раздражению. Однажды, проходя мимо одной из фрейлин, Джилсепони услышала, как та с хихиканьем шепнула другой даме, что королева завела себе любовника. Женщина остановилась: живот вновь свело от нестерпимой боли. Мучительное ощущение помешало Джилсепони обдумать свои действия, и королева подошла к придворной насмешнице и влепила ей пощечину.

Сидя теперь у себя в спальне (не в той, которую она делила с королем Данубом) и вспоминая о случившемся, Джилсепони не могла удержаться от улыбки. Конечно, она поступила вопреки придворному этикету; в конце концов, она могла бы заключить дерзкую девчонку под стражу, но ответить на свою обиду собственноручно… Тем не менее Джилсепони ничуть не сожалела о своем поступке. Ох, каким взглядом одарила ее эта глупая раскрашенная кукла, угрожающе прошипев:

— Если бы вы только не были королевой…

— Радуйся, милочка, что я — королева, — ответила Джилсепони, чувствуя, как охвативший ее гнев пригасил волну боли. — Иначе так просто ты бы не отделалась, да и твоя приятельница — тоже.

С этими словами Джилсепони выразительно посмотрела на вторую фрейлину — единственную свидетельницу случившегося.

Разумеется, насмешница не простила ей этого. По дворцу поползли слухи; поговаривали даже, что фрейлина добивается, чтобы король Дануб заставил королеву Джилсепони публично извиниться перед нею за свой неслыханный поступок. Да, если дело не ограничится слухами, Дануб окажется в весьма неприятном положении…

Как бы там ни было, королева считала, что фрейлина вполне заслуживала пощечины. Не счесть случаев, когда Джилсепони едва сдерживалась, чтобы не отвесить оплеуху кому-либо из лицемерно-благочестивых придворных сплетниц (по большей части — из окружения Констанции Пемблбери) и столь же напыщенных и не менее глупых вельмож мужского пола.

Увы! То, что могла разрешить себе Джилсепони, королеве было непозволительно.

И потому она старалась направить внимание и силы в другое, куда более благодатное русло. Большая часть знати вела праздный образ жизни, развлекаясь охотой, играми, балами, флиртом и тем, что за ним обычно следовало. Королева же получала удовлетворение, продолжая дело Эвелина и Элбрайна. Она стремилась сохранить в себе бойцовские качества и защищать тех, кто нуждался в ее помощи. Когда-то она билась против гоблинов и поври. Теперь Джилсепони разбирала тяжбы мелкой знати, вела сражения с ленивыми и корыстолюбивыми чиновниками, меняла устоявшиеся традиции. Вместо меча и самоцветов она воевала словом.

Битвы эти были затяжными и нелегкими, и не раз заставляли королеву бессильно опускать руки. Традиции, на которые она покушалась, существовали веками, и их сторонники не мыслили ничего иного. Несмотря на искреннюю любовь и поддержку Дануба, при дворе Джилсепони по-прежнему считали чужой и совсем не торопились откликаться на разумные нововведения.

А теперь еще эти усилившиеся спазмы, сопровождавшие каждый ее шаг… Нижнюю часть живота словно жгло огнем, боль растекалась по всему телу и туманила разум. До сих пор Джилсепони не решалась взять камень души и попытаться установить причину своего недомогания. Во-первых, до недавнего времени боль была еще терпимой, и женщина надеялась, что она пройдет сама по себе. Во-вторых, ей просто не хотелось этого делать. Тогда, во время битвы на поле близ Палмариса, Маркворт не только лишил Джилсепони ребенка, которого она носила в чреве. Дух демона, направлявший Маркворта, надругался над ее женской сущностью, грубо вторгшись в нее и, по сути, изнасиловав. Заглянуть в свое чрево, пусть даже с целью врачевания, означало для Джилсепони вновь пережить те ужасающие мгновения.