Падение Берлина, 1945 - Энтони Бивор

(В скобках отметим, что работа врачей во время войны была настолько тяжелой, что многие из них бросили медицину после окончания войны{563}.)

Сражение за Зееловские высоты оказалось отнюдь не самым ярким моментом в карьере маршала Жукова. Управление войсками во время боя во многом было ошибочным. Тем не менее наступление продолжало развиваться прежде всего благодаря выдающемуся мужеству, выносливости и самопожертвованию большинства советских солдат и младших офицеров. Их героизм - правда, совсем не тот, который воспевался официальной пропагандой, - очевиден. К сожалению, самопожертвование солдат не трогало сердца высшего командного и политического состава. Они, как и прежде, оставались бездушными. Примечательны в этом отношении кодовые названия для обозначения потерь - в своих телефонных переговорах советские командиры часто спрашивали: "Как много спичек сгорело?" или "Как много сломано карандашей?"{564}.

Генерал Хейнрици, командующий группой армий "Висла", и генерал Буссе сделали все возможное, чтобы удержать ситуацию под контролем. В сложившихся обстоятельствах ожидать лучшего не приходилось. Выжившие во время первого удара германские военнослужащие имели все основания благодарить свое начальство за то, что оно отвело их на запасные позиции незадолго до начала советской артиллерийской подготовки. Некоторые старшие офицеры все еще продолжали верить Адольфу Гитлеру. Но многие - уже нет. Вечером 16 апреля полковник Ганс Оскар Вёлерман, командир артиллерии 56-го танкового корпуса, отправился в штаб своего непосредственного начальника генерала Вейдлинга, расположенный в Вальдзиферсдорфе, что северо-западнее Мюнхеберга. Командный пункт Вейдлинга был размещен в загородном доме одной из семей, постоянно проживавшей в Берлине. Помещение первого этажа освещала всего одна-единственная свеча. Вейдлинг, который уже потерял всякие иллюзии по поводу ведущейся войны, открыто высказал свои мысли Вёлерману. Последний был немало обескуражен и даже испуган. Позднее он писал: "Даже этот искушенный и безрассудно смелый солдат, наш старый "крепкий орешек", как о нем говорили в войсках, потерял веру в высшее руководство страной".

Доверительный разговор двух офицеров был внезапно прерван воздушной бомбардировкой. Сразу же вслед за этим поступило донесение о прорыве русских на правом фланге 56-го танкового корпуса, на его стыке с 11-м танковым корпусом СС, и расширении бреши на левом фланге - в полосе действия 101-го корпуса генерала Берлина. Оборона, которая, по образному выражению Геббельса, представляла собой неприступную стену против "орд монгольских завоевателей", начала быстро рушиться.

Первая ночь после начала операции стала, пожалуй, самой тяжелой в карьере Жукова. Внимание всей армии и - что важнее - Кремля было приковано теперь к Зееловским высотам. И именно его фронт никак не мог преодолеть это препятствие. О том, чтобы захватить Берлин в течение шести дней, как это предполагалось ранее, речь уже не шла{565}. Но определенные успехи все же были достигнуты: передовые части армии Чуйкова подошли к городу Зеелов, а некоторые танковые подразделения Катукова достигли гребня высот. Однако совсем не этого ожидал от Жукова Сталин.

Советский лидер, который несколько успокоился днем 16 апреля, вновь пришел в ярость, когда Жуков позвонил ему незадолго до полуночи. Командующему фронтом пришлось признаться, что высоты еще не захвачены. Сталин стал обвинять маршала в том, что он без всякого основания изменил план операции, утвержденный Ставкой. "Есть ли у вас уверенность, что завтра возьмете зееловский рубеж?"{566} - спросил Сталин. "Завтра, 17 апреля, к исходу дня оборона на зееловском рубеже будет прорвана, - стараясь быть спокойным, ответил Жуков. - Считаю, что, чем больше противник будет бросать своих войск навстречу нашим войскам здесь, тем быстрее мы возьмем затем Берлин, так как войска противника легче разбить в открытом поле, чем в городе".

Однако Сталин был в этом отнюдь не убежден. Возможно, что в тот момент он думал даже не о крепости немецкой обороны, а об американских частях, которые могли внезапно появиться на юго-западных окраинах германской столицы. "Мы думаем, - продолжил советский лидер, - приказать Коневу двинуть танковые армии Рыбалко и Лелюшенко на Берлин с юга, а Рокоссовскому ускорить форсирование и тоже ударить в обход Берлина с севера"{*10}. В конце разговора Сталин лишь сухо произнес "до свидания" и положил трубку. Вскоре начальник штаба 1-го Белорусского фронта генерал Малинин получил подтверждение, что Конев и в самом деле получил директиву Ставки наступать своими танковыми армиями на Берлин с южного направления.

Русские солдаты образца 1945 года, равно как и их предки в 1814 году, с презрением относились даже к самым крупным рекам Западной Европы. В их глазах они выглядели лишь жалким подобием величественных рек, протекающих по родной земле. Тем не менее водные преграды являлись для советских военнослужащих своеобразными символами, знаменующими этапы освобождения собственной страны и дальнейшего наступления на вражеское логово. Так, младший лейтенант Маслов говорил своим боевым товарищам, что даже тогда, когда его тяжело ранили на Волге, в боях за Сталинград, он твердо знал, что вернется на фронт и закончит войну на проклятой Шпрее{567}.

Река Нейсе между Форстом и Мускау была наполовину уже Одера на фронте наступления армий Жукова. Однако форсирование этой водной преграды на глазах у противника представлялось довольно непростой задачей. И маршал Конев решил, что следует предварительно провести мощную огневую подготовку.

Артиллерийская канонада на этом участке началась в 6 часов утра по московскому времени, или в 4 часа утра - по берлинскому. Было задействовано двести сорок девять орудий на один километр фронта - что стало наивысшей концентрацией артиллерийского огня за всю историю войны. Наземные средства поражения противника были усилены ковровыми бомбардировками авиации 2-й воздушной армии. Один из советских офицеров вспоминал, что гул от канонады и разрывов авиабомб оказался настолько сильным, что он не слышал слов товарища, стоящего всего в метре от него. Огневая подготовка на фронте Конева была еще и более продолжительной по времени, чем на фронте Жукова. Она заняла сто сорок пять минут. "Бог войны" сегодня прекрасно поработал, отметил командир одной из батарей во время небольшой паузы{568}. Артиллеристы действовали слаженно. Одна мысль о том, что они стреляют по территории противника, воодушевляла их сердца. Приказы командиров ничем не отличались от лозунгов: "По фашистскому зверю - огонь!", "По логову Гитлера - огонь!", "За кровь и страдания нашего народа - огонь!"{569}.