О, юность моя! - Илья Сельвинский

— Да, но какой! После германской оккупации все население знает, что такое «Ich liebe Sie». Что-что, а уж это знает.

Елисей зорко взглянул на Беспрозванного.

— А ведь вы правы! Пожалуй, так. Надо только на­писать в русской транскрипции: «Их либе зи». Ну, да­вайте вашу эпиграмму.

— Что вы думаете с ней делать?

— Напечатать большим тиражом.

— Вы с ума сошли! Кто же ее пропустит?

Елисей засмеялся.

— Я! Я лично!

Работа на фабрике возобновилась. Бредихин, как обычно, помогал всему строю «весельщиц». Когда оче­редь дошла до Нюси, он взял из ее рук весло, она тихо спросила:

— Все еще сердитесь?

— Нет! — отрывисто сказал Елисей, но весь день был с ней очень сух.

На двенадцатом часу работы Нюся упала в обморок.

— Устала... — заметила Комиссаржевская, протирая ей виски одеколоном.

— Тут не то! — на сниженном голосе сказала Гельцер. — Влюбилась она в студента, а он к ней ничего не чувствует.

— Неужли обижает?

— Да нет. Никак не относится.

Глубокой ночью Елисей, который спал сегодня в кон­торе, встал с деревянного дивана и, достав из шкафа це­лую десть бумаги с копирками, начал печатать на «ундервуде» эпиграмму. Получилось семьдесят два экзем­пляра. Печатал Леська одним пальцем и ужасно устал.

«Тираж солидный, подумал он, взглянув на стоп­ку стихов.— Никогда ничего подобного у Беепрозванного не было».

Днем он подошел к Нюсе и взялся за ее «веселку».

— Есть с тобой серьезный разговор.

Нюсю охватило пламенем: он сказал ей «ты».

После работы Елисей пошел провожать Нюсю домой.

Партия Леську не призывала. Но жить без боевой по­литической работы он уже не мог и решил бороться с Врангелем в одиночку.

— Нюся, хочешь мне помочь?

— Хочу.

— Но это очень опасно.

— Ничего.

— Надо расклеивать по улицам вот такие маленькие бумажки. На воротах, на парадных дверях, на телеграф­ных столбах — повсюду, где можно.

— Хорошо, — покорно сказала Нюся. — Когда это сделать?

— Сейчас. Ты пойдешь по Вокзальной, а я — по Ека­терининской, а встретимся в центре, у Дворянского теа­тра. Вот тебе тюбик с клеем и бумажки. Больше ничего не нужно. Только смотри, чтобы никто тебя за этим де­лом не застал, иначе — тюрьма.

Она молча глядела в его лицо, и глаза ее в темноте казались огромными.

— Ну, желаю тебе успеха!

Он пожал ей руку и ушел на Екатерининскую. Нюся пошла по Вокзальной.

На окраинах город жил без фонарей, поэтому рас­клеивать эпиграммы здесь было безопасно. Но чем ближе к центру, тем больше огней, и тут приходилось действо­вать с большой осторожностью. Все же Леська благопо­лучно добрался до Дворянского театра. Нюси не было.

Елисей притворился пьяным и медленно «шкандыбал» по Пушкинской. Дойдя до конца тротуара, он повертелся, словно забыл, куда ему идти, и, пошатываясь, побрел обратно. Навстречу ему быстрой походкой шла Нюся.

«Милая!» — подумал Леська и только тут увидел, что она действительно миловидна. Косой срез волос на лбу придавал ей лихость, что не совсем соответствовало грустному выражению глаз, но и в этом несоответствии своя прелесть: понятно, что это человек с душой и спо­собен на многое. И вот только эти зубы в три этажа...

— Ну как? Все расклеила?

— Все.

— Сейчас уже очень поздно. Возвращаться тебе в приют далеко. Пойдем ко мне на Петропавловскую, там переночуем.

— Ну, нет.

— Почему?

— Я не шляющая.

— Фу, какие глупости! Я тебя не трону. Ты будешь спать у меня в комнате, а я пойду к хозяину.

— Честное слово?

— Самое честное.

Дома Леська двигался на цыпочках, чтобы не разбу­дить Акима Васильевича, который жил теперь в комнате Кавуна. Нюся сняла ботинки и шествовала за ним в чул­ках. Когда они вошли в Леськино обиталище, Елисей уви­дел на письменном столе записку:

Говоря о Врангеле,Думаю об ангеле:Жаль, что этот ангелочекДушу продал Англии.

«Молодец старик! — подумал Леська. — Производ­ство налажено».

Он предоставил Нюсе свою постель, а сам устроился на кухне: не раздеваясь улегся на свое пальто и накрылся бекешей Беспрозванного. Правда, она нестерпимо пах­ла нафталином, но была тяжелой и теплой.

Нюся разделась и юркнула под одеяло, откуда, как зверек, стала оглядывать комнату. Ничего особенного в комнате нет, лишь над кроватью висели рядом две кар­тинки: на одной — девушка в лифчике и трусах, на дру­гой она же, но совсем-совсем голая.

«Наверное, бредихинская любовь», — подумала Нюся, повернула выключатель, чтобы их не видеть, заплакала тихонько, да так, в слезинках, и уснула.

Проснулась она в диком страхе: что-то живое и тяже­лое прыгнуло к ней на ноги. Нюся сбросила эту тяжесть и услышала, как она плюхнулась на пол.

Крыса!

Девушка закричала в голос. Вбежал Елисей и вклю­чил электричество.

Нюся, закутавшись в одеяло и вся подобравшись, за­билась в угол кровати.

— Что случилось?

— На меня кинулась вот такая крыса... Я сейчас же пойду домой... Придвиньте ко мне это стуло: там лежит мое платье и карпетки.

— Вы никуда не пойдете: сейчас три часа ночи.

— Все равно.

— Глупости.

— Нет-нет. Я ужас как боюсь крыс.

— Не бойтесь, я буду с вами. Вы ляжете у стены, а я с краю.

— Ну, не будьте же такой вредный!

Елисей пошел на кухню, взял увесистую кочергу, а когда вернулся, Нюся уже оделась.

— Я вас не выпущу, — твердо сказал Леська.

Нюся заплакала.

— Вы хотите меня снасильничать?

— Но ведь я дал вам честное слово, что не трону вас.

— Я вам не верю, — жалобно протянула девушка.

— Да вы мне просто не нравитесь как женщина! Мо­жете это понять?

— Ну-у? Не наравлюсь? — еще жалобнее протянула Нюся.

— Не нравитесь. Спать!

Елисей лег с краю. Нюся посидела-посидела и тоже прилегла. Одетая. Свет они не выключили. Крыса больше не приходила. Но пришел Аким Васильевич и увидел Леську, спящего между кочергой и девушкой.

Из-под одеяла на колдуна глядели два желтых глаза.

— Девушка, кто вы и зачем?

— Я Нюся Лермонтова, а зачем, сама не знаю.

— Лермонтова! А вы знаете, что уже семь часов утра?

Упоенный тем, что в его квартире зазвучал девичий голос, Аким Васильевич покатился на кухню. Вскоре туда явилась Нюся и отобрала из рук Беспрозванного само­вар.

— Дайте мне. Вы не умеете.

Аким Васильевич разбудил Леську.

— Ну? Как эпиграмма? Да вы вставайте! У нас в доме девушка, нужно готовить завтрак, сбегайте за кол­басой.

Елисей взглянул на часы.

— Э! Теперь уже не до завтрака. Спасибо за новую эпиграмму. Эта значительно удачнее старой, хотя все еще утонченна. Надо грубее! Понимаете? Хлестче!

Вечером Елисей, возвращаясь с работы, проверил «огневые точки» по Екатерининской, а Нюся по Вокзаль­ной. Итог был очень поучителен: почти все эпиграммы по Екатерининской содраны, все по Вокзальной остались нетронутыми. Молодец Нюська!

В ближайший свободный день Елисей сбегал в уни­верситет сдавать «Энциклопедию права». В курилке среди студентов уже говорили об эпиграмме, хихикая и ликуя.

— Нет, наши не сдаются, черт возьми! — крикнул какой-то студент, явно выражая общее мнение.

Эта фраза опьянила Бредихина. Значит, не напрасно они с Нюсей поработали. Значит, их жизнь тоже кому-то нужна.

Конечно, Леська понимал, что его работа — капля в море. Но море-то существует! Его за туманом не видно, но оно дышит, его дыханием наполнен весь Крым. Пар­тия каждый раз угощает белогвардейцев таким штормя­гой, что только держись! Взять хотя бы партизанское движение, охватившее Симферопольский, Карасубазарский и Феодосийский уезды. Это не жалкие Леськины листовки. И все же листовки кое-чего стоят. Надо про­должать в том же духе!

В конторе он напечатал одним пальцем новую эпи­грамму, а следующей ночью они с Нюсей снова пошли по улицам, но на этот раз Елисей двигался по Вокзаль­ной, а Нюся осваивала Екатерининскую. Однако теперь они встречались уже не у Дворянского театра на виду у патруля, а на пустой Петропавловской площади. Ели­сей снова пришел первым и некоторое время поджидал Нюсю, прислушиваясь и ожидая звона ее шагов. Ему ка­залось, что ждет любимую девушку, которая спешит к нему на свидание.

Потом они вошли в квартирку — он на цыпочках, она в носках.

Включив электричество, Елисей привычно взглянул на письменный стол: там лежала газета с очерченной синим карандашом фразой Врангеля:

«Я смотрел укрепления Перекопа и нашел, что для защиты Крыма сделано все, что только в силах челове­ческих».

— Нюся! — сказал он девушке утром. — Я сегодня на фабрику не пойду: у меня здесь дело.