Фестиваль - Сергей Власов

Самокруткин добродушно рассмеялся:

– Вот именно, что «дурдомов». Актеры вообще интересный народ. Жалко, что тупой. Спросишь меня, почему. На самом деле все крайне просто. Профессия подневольная. Даже инициативные мыслящие люди со временем становятся в ней круглыми дураками. К тому же общего образования – ноль. Театральный институт дает, к сожалению, только навыки именно актерства, не более того. Можно после политехнического или гуманитарного вуза поступить в театральный, но поступить после театрального куда-либо – это исключено. К тому же есть и другая крайность. Например, когда профессия становится привычкой – это прямая дорога к краху. Артистический способ рассмотрения мира заключается в созерцании жизни со стороны. Артист ничего не производит. Мысли, которые его должны обуревать при показе какого-либо героя, подсказывает ему режиссер, действия – чаще всего его наблюдательность, другими словами, сама жизнь. Да и вообще, иногда я думаю: бедные мы люди, чем мы занимаемся? Понимаешь, я даже не могу объяснить словами, что этого не может быть.

– Чего не может быть?

– Ну, это же настоящий бред, когда один человек играет другого. По большому счету, актерской профессии не существует, она искуственно придумана.

– Вы в этом уверены?

– Я это давно понял, только виду не подаю. Посмотри, что сейчас из себя мнят артисты. В девятнадцатом веке властителями умов были писатели, а сейчас – актеры. Просто как пророки. И что самое парадоксальное – все с этим согласны. А если честно: я никогда не был фанатом этой профессии. Вот и все, извини за минутную слабость.

– Здравствуй, Иван! – Откуда-то сзади мелькнула быстрая тень, и перед беседующими выросла миниатюрная фигурка Марины Дудиной. – Я так рада! – громко вскрикнула она и упала перед своим руководителем на колени.

– Здравствуйте, Марина, – официально произнес Самокруткин и с еле уловимыми нотками неудовольствия в голосе продолжил: – Я желаю создать идеал актера-философа. Простым учением тут не возьмешь. Во время спектаклей или репетиций он должен заниматься поиском истины, а не дурацкими исследованиями роли, потому что ему так кто-то сказал или, что еще хуже, – актер уже где-то видел, что до него так делали другие.

Постепенно зал стал заполняться. Как и ожидалось, на сцене появилась Степанида Маромой в новом платье нескромного покроя.

– Ну что, будем начинать? Кворум уже вроде бы есть. Или подождем несколько минут опаздывающих? – спросила в зал Маромой и сама же быстро ответила: – Ну, давайте пару минут подождем.

– Знаешь, у меня в театре есть один потрясающий актер. Некто Майзельс. Из приличной обеспеченной семьи – но пьет, собака, как последний сапожник. Ну ладно эти провинциалы – живут в общаге, постоянной прописки нет, будущее туманно, хлещут, как говорится, от безысходности. А этот-то что? Тут, представляешь, попал в такую историю… Пошли родители Майзельса в театр, разумеется, в наш. Этот алкаш тем временем надрался и уснул. Его папа и мама так спешили на встречу с прекрасным, что забыли дома ключи. Возвратились домой – никто не открывает. Майзельс в отключке. Они туда-сюда. Что делать? Выход один – проникать в квартиру через окно. Но до него-то надо еще добраться. Вызвали пожарную команду, пожарники приехали, посмотрели, говорят: «Все понимаем, сочувствуем, лестницу до третьего этажа выдвинем. Но лезть – не полезем. Пожара-то никакого-то нет». Пришлось выдвигаться вверх по лестнице старшему Майзельсу. Он кое-как добрался до окна, прильнул к нему и стал стучать…Стучал долго. Наконец через полчаса мой актер открывает один глаз и видит странную картину: за двойными рамами третьего этажа искривленная гневом физиономия его папаши изрыгает ругательства, которых вследствие хорошей замазки на окнах абсолютно не слышно. Младший Майзельс грустно констатирует: «Ну, вот ты и пришла, белая горячка…» – и в расстройстве отворачивается к стене. Кончилось все тем, что старший Майзельс выломал оба окна в квартире и выбил два зуба младшему Майзельсу. Теперь на репетициях он, бедняга, шепелявит.

Дудина громко расхохоталась и скороговоркой добавила:

– А ему нельзя шепелявить. У нас уже есть один такой – Вова Сушков. Это его амплуа. А если будет много шепелявых, что же это получится? Нет, это не дело. Надо Майзельсу объявить выговор.

Маромой строго взглянула на часы и важно предупредила:

– Все. Начинаем! Больше ждать не имеет смысла. Иван Петрович, попрошу вас подняться на сцену и занять за столом президиума достойное вашему положению место.

– Степанидушка, я уж тут, с народом, – весело отозвался Самокруткин, явно демонстрируя художественную самостоятельность.

Тогда Маромой поправила прическу, взяла в руки какие-то бумажки и с важным видом начала читать:

– Всем известно, что Александра Яблочкина – великая русская актриса. Но мало кто знает, что когда ее квартиру ограбили, единственное, чего не тронули взломщики, – это фамильные драгоценности. А дело в том, что когда кто-то из бандитов подцепил с зеркала жемчужное ожерелье, актриса презрительно изогнула бровь и процедила: «К чему вам эти фальшивки?!» Она настолько хладнокровно отнеслась ко всем этим жемчугам и бриллиантам, как будто это была сплошная подделка, театральная бутафория, и не более, что грабители поверили и не тронули ни одного камешка… Вот это и есть настоящий актерский дар! А теперь я хочу задать собравшимся вопрос: может ли такой дар появиться в нашем театре и совершенствоваться в нем все дальше и больше?

Внезапно с первого ряда вскочил бородатый третьеразрядный актер Андрей Глядкин и истерично закричал:

– Категорически – нет!

– Спасибо, Андрюша, – поблагодарила усевшегося тут же на место актера Маромой и продолжила: – Вот у неизвестного артиста Глядкина хватило гражданского мужества заявить без обиняков, что пока тактику и стратегию творческой политики в театре определяют капризы и пристрастия одного человека, любые разговоры о какой-либо эволюции театрального организма бессмысленны.

– Что вы предлагаете? – выкрикнул с места артист Безпальцев.

– Я предлагаю создать наблюдательный совет театра, куда войдут четыре-пять ведущих актера труппы, главный режиссер и, например, я. И чтобы этот совет обладал всей полнотой власти.

– А больше ты ничего не хочешь? – Анастасия Бланманже достала из кармана огромное яблоко, бросила его в Степаниду и попала.

– Ай-яй-яй… – запричитала Маромой и метнулась за кулисы.

Неожиданно на сцене появился колдун Кулебякин.

– Веселитесь? – загадочно спросил он. – А почему телевидения нет?

– Самокруткина – в президиум! – перекрывая общий ропот, выкрикнула Марина Дудина.

Ее реплика нашла широкий отклик – с разных сторон раздались пусть нестройные, но достаточно громкие, поддерживающие предложение Дудиной аплодисменты.

– Иван Петрович, по-моему, все складывается как нельзя лучше, – сказал Сергей. – Идите – вас ждет народ.

– Ты только без меня не уезжай, – попросил напоследок Самокруткин. – Я тебя отвезу к своему приятелю – модельеру Валентину Юмашкину. Он хоть сам голубой, но девки у него – класс! Тебе для фестиваля пригодятся.

Флюсов вышел через боковой запасной выход в фойе и отправился в буфет. «Пусть сами разбираются. Что я буду себе нервы трепать…»

Однако собранию еще предстояло выйти на пик эмоционального напряжения.

Когда Иван Петрович в своей спокойной манере вкрадчивым голосом начал вещать со сцены о ближайших репертуарных планах театра, на нее с огромным фингалом на лбу вернулась Степанида Маромой.

– Я этого так не оставлю! – перебив главного режиссера, зло и громко сказала она.

– Слушай, Степанида, если ты не прекратишь свои идиотские выпады, то можешь закончить свою жизнь в театре примерно так же, как товарищ Кац.

– Что я слышу? – возмутилась Маромой. – Угрозы в мой адрес?!

– И в адрес моего мужа! – Из-за кулис на площадку выскочила Генриетта, на бегу успев сказать Степаниде: – Предлагаю перемирие для борьбы с Самокруткиным.

Женщины взялись за руки.

«Что-то заместитель министра опаздывает, – подумал Иван Петрович. – Пора во всем этом бардаке ставить жирную точку».

– Друзья, – сказал он через секунду, – с горечью я должен констатировать, что работать или обсуждать что-либо при сложившихся обстоятельствах практически невозможно. Поэтому я предлагаю всем собраться сегодня к семи часам вечера у меня дома. Благо, – Самокруткин улыбнулся, – размеры моей квартиры позволяют. А Маромой с Кацами пусть здесь до опупения выясняют свои непростые отношения.

– Правильно, верно… – разнеслось со всех сторон. – Ну их в болото.

Марина Дудина, подойдя к сцене, показала Степаниде с Генриеттой неприличный жест и пренебрежительно произнесла: