Фестиваль - Сергей Власов

– А как настроение среди артистов?

Самокруткин тяжело вздохнул и налил себе в стакан немного воды.

– Понимаешь, и тут все как бы неоднозначно. Часть труппы встала на ее сторону.

– Ведущие актеры?

– Эти все у меня. У Степаниды – одна шушера, включая статистов, осветителей, рабочих сцены.

– Что собираетесь делать, Иван Петрович?

– Для начала приглашаю тебя на пресс-конференцию величайшего диссидента всех времен и народов Иммануила Каца, которая начнется с минуты на минуту, после чего – еще одно общее собрание с привлечением чиновников из Министерства культуры во главе с заместителем министра.

– Как у вас с ним отношения?

– С этим… Нормальные.

Иммануил Кац чувствовал себя героем. С комком в горле и со слезами на глазах вот уже тридцать минут он рассказывал собравшимся о зверствах, которым сотрудники спецслужб подвергли его во время ареста.

– Они не давали мне ни есть, ни пить, ни спать.

– Простите, но с вами беседовали всего лишь около двух часов, после чего отпустили, – попытался уточнить детали вопроса корреспондент английской газеты «Санди Таймс». – О какой же еде, тем более – сне, здесь можно говорить?

Справедливый вопрос не выбил Каца из седла.

– Когда мы разговаривали, было как раз время ужина, а после него я обычно дремлю час-полтора.

Руку поднял молодой человек с диктофоном и быстро представился:

– Журнал «Пари Матч». Вопрос господину Кацу. Скажите, пожалуйста, применялись ли к вам какие-либо специальные средства?

– Во время общения мне неоднократно грозили пальцем, а однажды даже хотели постучать кулаком по столу, но потом побоялись реакции мировой общественности.

В эту секунду на сцену к столу, за которым сидел новоявленный политборец за свободу всего человечества вместе со своей женой Генриеттой, поднялись две дамы. Одна – толстая, в очках, похожая прической на деятеля средневековой инквизиции, стала методично выкрикивать одну и ту же фразу:

– Лесбиянки тоже люди!

Вторая – пожилая, с усами, просто молча стояла, глядя в зал, как бы говоря: «Сволочи вы все… Как же вы такой беспредел допустили-то?»

На какое-то время все внимание переключилось на них, но прошла минута-две, и практичные западные корреспонденты за отсутствием эволюции ситуации, ценящие свое время, вернулись к вопросам главному персонажу.

– Издание «Нью-Йорк Таймс». Вопрос господину директору. Скажите, были ли угрозы в ваш адрес?

Генриетта толкнула мужа кулаком в бок и что-то жарко стала нашептывать ему на ухо.

– Конечно, были! Еще какие! Мне угрожали моральным уничтожением, вплоть до увольнения меня из театра. И вообще угроз было столько, что сейчас просто не имеет смысла перечислять их все. Я их указал в документе на имя руководителей московского отделения всемирного «БЕН-клуба».

В первом ряду поднялась невысокая худощавая девушка и сказала:

– «Московский комсомолец», Маша Кукуева. Скажите, вызов на Лубянку как-то отразился на вашей деятельности на посту директора театра?

Кац начал кипятиться:

– Да вы что, ослепли, душечка? Вы что, не понимаете, откуда ноги растут? Вызов как раз и был инспирирован старым сексотом, душителем свободной мысли и творческого прочтения классических произведений, известным антагонистом прогресса, любителем дешевых театральных эффектов, совратителем не одного поколения актрис, гонителем таланта – Самокруткиным Иваном Петровичем!

– Вы хотите сказать, – продолжила корреспондент, – что главный режиссер вашего театра сотрудничает с органами безопасности?

Не выдержав, Генриетта выскочила из-за стола, подбежала к девушке и, схватив ее за волосы, разразилась грязными ругательствами.

Собравшиеся корреспонденты загудели.

– Не обращайте внимания, – успокоил зал Кац. – Это все нервы. Вот видите, во что эти палачи превратили мою горячо любимую супругу и соратника? Еще вчера она была просто женщиной средних лет, полная здоровья и чистых помыслов… А сегодня после известных вам событий она – это уже не она. Жена превратилась в развалину, в ходячую рухлядь, в лишенную самостоятельно мыслить особь.

– Что?! – взвизгнула Генриетта. – Ах ты, сучий потрох! Я для него кривляюсь тут, а он…

Потеряв к голове журналистки весь интерес, она решительным шагом направилась за кулисы.

Кац моментально почувствовал изменения в настроении собравшихся.

– Мерзавцы! – громко закричал он. – Они лишили меня жены.

На помощь Иммануилу с последних рядов поднялся сгорбленный немолодой человек в очках и пошел в направлении сцены. Подойдя к Кацу, он по-матерински обнял его инфантильную фигуру и жестко шепотом предупредил:

– Соберись, сволочь. Мы в тебя столько бабок вложили, а ты… – После чего вышел на авансцену и уже тягуче, мечтательно бросил в зал: – Дамы и господа, боюсь, что вы не представляете себе всего ужаса инцидента, происшедшего с нашим товарищем. Меня зовут Андрей Абрамович Ковалев. Я – диссидент со стажем.

– Знаем, знаем… – раздалось со всех сторон.

Ковалев поправил галстук дрожащей рукой и продолжил:

– Знаете, что самое неприятное в сложившейся ситуации? Самое неприятное, что в ней налицо конфликт внутри одного сообщества. Я бы сказал – братства. Имя этому сообществу – творческая интеллигенция. Можно было понять и даже простить, если бы по разные стороны баррикад стояли представители антагонистических социальных групп…

– Послушайте, – в зале вновь поднялся корреспондент «Пари Матч», – нам надоела ваша трепотня. Когда можно будет продолжить задавать вопросы главному герою?

Ковалев, развернувшись вполоборота, бросил взгляд на Каца.

Иммануил в расстроенных чувствах и с растрепанными волосами, с грустью констатировал:

– К сожалению, ввиду своего плохого самочувствия я вынужден прервать пресс-конференцию.

– Вот видите, до чего карательная машина государства довела человека?! – попытавшись все же удержать ситуацию в руках, сказал Ковалев. – Два часа пыток – и у человека полностью уничтожена нервная система! Но мы это так не оставим! Вот, – он достал из внутреннего кармана пиджака продолговатый конверт, – правительство Соединенных Штатов отправляет господина Каца на двухнедельный отдых в Швейцарию.

– Ура-а! – зааплодировали две женщины, по-прежнему стоящие на сцене.

Одна из них, все время до этого молчавшая, тихонько подойдя сзади к Ковалеву, негромко напомнила:

– Андрей Абрамович, а как же я? Это ведь вы мне обещали в Швейцарию, а посылаете Каца.

– Потом обсудим, Милена Георгиевна… – спиной ответил ей Ковалев.

– Нет, позвольте. Что значит потом? Потом вы меня обманете. Такое уже бывало и не раз. Тоже мне – девочку нашли. Как на сцене, блин, часами стоять…

– Успокойтесь, уважаемая. Поговорим по окончании пресс-конференции.

Корреспонденты уже давно разошлись, зал опустел, а ветеран диссидентского движения усатая Милена Георгиевна все бродила между ровных, как линейка, деревянных рядов театральных кресел и жаловалась кому-то невидимому:

– Как же так, люди?! Меня опять надули.

Флюсов с Самокруткиным прошли в опустевший зал и уселись в четвертом ряду в ожидании того момента, когда актерские массы хлынут в него, дабы опять схлестнуться в спорах по вопросам творческих концепций, персоналий и многого другого.

– Иван Петрович, в спертом воздухе помещения вашего театра явно прослеживаются флюиды электрических разрядов. После пресс-конференции они на время отступили на улицу, где сейчас, выстраиваясь в атмосфере стройными рядами, уже начинают потихоньку пробовать на прочность стекла здания театра. Парадоксально, но я чувствую, как последние в негодовании дребезжат.

– Все верно. А с появившейся публикой эти электрические пунктирные линии опять проникнут в зал, дабы будоражить нестойкие психические основы мозга, глубоко упрятанные в деформированные черепные коробки актеров.

Сергей специально затеял эту словесную игру, дабы отвлечь Ивана Петровича от грустных размышлений, и увидев, что результат налицо, решил укрепить дальнейший обмен мнениями стихотворением собственного содержания:

Идет обострение по переходу.Идет обострение странных идей.И где-то порой невдомек пешеходу,Что он обостреннее острых ногтей.

И язва его обострилась некстати,Некстати глаза обострились и рот.Ему б привязаться к железной кровати,А он все идет, обостряя свой ход.

Идет пешеход, сам идет – без подсказки,Раз есть обостренье и что-то болит.И Кащенке строит игривые глазки,В ответ получая дурдомов флюид…

Самокруткин добродушно рассмеялся: