Годы молодости - Мария Куприна-Иорданская

Да и все в этом духе.

Это я пишу тебе вовсе не для того, чтобы увильнуть от твоего желания приехать в Париж. Несомненно, ты нашла б у нас и кое-какой кров, и самый скромный стол. Но места здесь ты никогда б и ни за что не получила. Офицеры генштаба служат в типографии наборщиками. Полковники носят кирпичи и разбирают колючую проволоку. Женщинам деваться некуда: хорошенькая умная дама, знающая фр., нем., англ. языки, имеющая Ундервуд и в совершенстве пишущая на нем, не может достать работы. Всякие русские канцелярии лопнули — людей туда уже никогда не потребуется более. Правда, есть женщины, шьющие и вяжущие на большие магазины. Но там платят чудовищно мало, да и то, чтобы заработать десять франков, нужно со сверхчеловеческим терпением сидеть, не разгибая спины, с засветла до сумерек в летний день…

Вот теперь и рассуди хорошенько — стоит ли ехать.

Часто от моих корреспондентов я получаю такие фразы: „Блестящий Париж с его упоительной, головокружительной жизнью, с его роскошью и весельем…“

Мне надоело отвечать одним и тем же: Париж теперь грязен, скучен, скуп и беден. А то, что в нем есть еще веселого, прекрасного и вдохновенного, закрыто для нас каменной стеной.

Уехать я, правда, хочу. Но не в Берлин, куда, кстати, никогда и не собирался, а нащупываю что-нибудь вроде славянских барьеров, или Риги, или Польши, или Ковно. Как я тебя повезу на неверное?

Итак, я бы тебе не советовал приезжать сейчас. Если уже так тебе непременно хочется увидеть Столицу Мира, Светоч Культуры — подожди немного. Если я вывернусь и останусь в Париже, то дам тебе знать и пришлю денег на дорогу. Нет — то уведомлю тебя о стране, куда перееду.

Не смогла ли бы ты устроиться в Риге?

Но, во всяком случае, я попробую высылать тебе, до того или другого решения, франков по тридцать — пятьдесят в месяц, не знаю, сколько это будет на советские. Напиши, как это обделать без боязни посылать деньги впустую. Также пошлю тебе гуверовскую посылку. Надо ли? Да, кстати, напиши же твой адрес пояснее. Воротниковский пер. или Сад. — Триумфальная?..

твой А. Куприн.

Франция, 137, rue de Ranelagh Paris (16a).

Посылаю тебе оплаченную открытку, чтобы не тратиться на марки.

     А.»

«137, rue de Ranelagh Paris (16 a).

Милая Лида.

Что ты не отвечаешь? Может быть, мое письмо не дошло до тебя?..

………………………………………………………………

А может быть, верно предположение Лизы, которая говорит, что тебе в моем письме могло что-нибудь показаться обидным?

Нет, дорогая, у меня и в мыслях не было в теперешнее время, да еще издали, да еще ни с того ни с сего обижать тебя. Во всяком случае, вкратце повторяю то, что писал.

Русский труд окончательно не в спросе. Виною тому русская брезгливость, неуживчивость, неспособность забыть прежние блаженные времена, когда человек, ничего не знающий, ничего не умеющий, без терпения, инициативы и энергии, мог жить сыто, припеваючи, посвистывая, держа ручки в брючках, в нашей сказочной стране. Русским просто не верят. От этого терпят и настоящие работники.

Директор кавказского банка, бывший тифлисский городской голова, служит кухонным мужиком при булочной. Артистка б. имп. Александринского театра (что привезла мне в Гельсингфорс от тебя привет) служит черной кухаркой. Офицеры генштаба моют по ночам автомобили. Все это за гроши. Притом французы спрашивают работы шестнадцатичасовой и напряженной, а платят гроши. Неисполнительность, недовольная мина — за хвост и к черту. Примеров сотни.

Женский труд, даже французский, стоит меньше грошей. Русский, женский — не имеет вовсе спроса…

Шитье не окупает еды.

Вот меню французской портнихи: утром почистит зубы и мимоходом хлебнет глоток воды. В полдень чашка черного кофе (20 сентим) и ½ булки (30 сентим). В шесть часов она спрашивает в ресторане горячей воды и распускает в ней кубик сгущенного бульона „Maggi“ и съедает вторую половину булки. Плюс салат за 50 сент. Остальной заработок на квартиру, а главная трата — на одежду. Как живут?

Не заключай, ради бога, из этого всего, что я отговариваю тебя или не хочу тебя видеть. Это вздор — очень хочу видеть. Но сам я еще не знаю, куда уеду из Парижа. А уеду непременно в страну с дешевой валютой: Чехию, Болгарию, Сербию, Вену, Германию и т. д. Если там будет лучше, дело другое, непременно выпишу тебя. Здесь живем в двух крошечных, совершенно темных комнатках, выходящих в колодезь, и кругом в неоплатных долгах. Сейчас вот получил уведомление из банка Credit au Travail, что надо завтра платить тысячу франков. А где я их возьму?

Ты кто теперь — Куприна или Леонтьева? (официально). За фамилию Куприна тебе не чинят ли пакостей. Сообщи мне мамин адрес и напиши о ней.

     Твой А. Куприн».

«Милая Лида.

Кажется, мы все твои письма получили, хотя был большой перерыв, когда мы писали, а ты молчала…

Дела мои по-прежнему не веселят. Продал в прошлом году две книги на французском языке („Жидкое солнце“ и „Гранатовый браслет“). Получил шесть тысяч франков — и это как раз за квартиру (по пятьсот фр. в мес.), не считая воды, электричества, газа, платы консьержу и т. д. Продал также „Суламифь“. Но там меня обмахорили. Получил всего две тысячи франков. Стало быть, остальные десять тысяч франков пришлось натягивать сверхчеловеческими приемами. „Случай“ — всегдашний мой верный помощник — кое-как вытягивал меня из ухабов, теперь, кажется, изменил. Страшно подумать, что будет в этом году. Переведут „Яму“, „Детские рассказы“{151}, но это капля, крошка в бездне моих запутанных дел. Одно хорошо — Париж. Прожив в нем два с лишком года, я только теперь убедился, что всей его прелести не изучишь и во всю жизнь. Я говорю о Париже — городе, а не о увеселительном Париже, который попросту — скучен и недоступен нашему карману. А Париж музеев, церквей, старых улиц, милых садов, Сены и детворы — неописуемо хорош. Ах, жаль, что глазами сытым не будешь.

Жду с нетерпением одной существенной подпоры — извещения из Нью-Йорка о судьбе моей огромной кинопьесы. Если да — вздохну свободно. Пьеса, хоть и моя, но очень хороша, так говорили мне и здешние постановщики (metteur en scénы).

В ней, однако, два существенных недостатка: первое: длинна; в окончательной разработке займет пять вечеров. Второе — дорога: мои знакомые парижские специалисты исчисляли ее постановку в двенадцать миллионов франков. Выкуси-ка.

Если случай опять повернется ко мне, вместо задницы, лицом, соберу тебе (и это первым делом) хорошенькую посылочку. А так как это, вероятно, будет не завтра и не послезавтра, то напиши, чего бы тебе хотелось, начиная от самого важного и кончая самым соблазнительным ………………………