Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин

Они были словно ширмой, за которой прячется кто-то бесконечно древний, жестокий и

очень

очень

очень

страшный.

Выблядок дернул носом и захихикал.

— Дядя Гена обкакался!

Розовая вата рассеялась, оставив Крюгера на первом этаже, у самой подъездной двери. Голова трещала, правый глаз ничего не видел. Сверху, через несколько лестничных пролетов, доносился матерный рев подполковника Жигловатого.

Витя толкнул дверь и побежал.

95

Вынырнув из розовой ваты, Пух обнаружил себя над бездной ночного двора, на кромке крыши девятиэтажного дома, где он жил. Носки его перемазанных грязью ботинок нависали над тридцатью метрами пустоты.

Аркаша прерывисто выдохнул и попятился.

Фух.

Только отступив от края на пару шагов, он вспомнил, в каких обстоятельствах демон завладел его сознанием. Словно ждав этого, на Пуха со всех сторон обрушилась боль: ныла челюсть, саднила нога, почему-то пылали кисти рук, но сильнее всего болело что-то неощутимое и нематериальное внутри, в области груди. Предательство Аллочки причиняло физические страдания — ничего подобного Аркаша в жизни раньше не испытывал.

Он без сил опустился на покрытую неровным черным рубероидом крышу, не обращая внимания на холодрыгу и лужу, в которую угодил левой ягодицей.

Тихо, без завываний и почти без слез, заплакал.

Поднял руку к лицу, чтобы высморкаться, — людей, которые так делают, Аркаша Худородов презирал, но сейчас его душили сопли, в карманах ничего не было, — да и Аркаши Худородова, строго говоря, тоже больше не было. Аркаша Худородов закончился на полянке в ЦГБ.

Он только сейчас понял, что держит в сжатом кулаке что-то похожее на марлю, которой бабушка накрывала тесто для пирожков.

Приблизил руку к глазам и прищурился, вглядываясь (левый глаз, кажется, заплыл, да и светлее на крыше не становилось).

В его распухшем и перемазанном кровью кулаке была не марля, а клок светлых волос.

Аркаша отшвырнул Аллочкины локоны в сторону, подорвался с места и бросился к краю крыши, где его уже ждала бездна.

96

Предательство соседей, новость про смертельную болезнь отца, неудачный побег из города — всё это выключило Сашу из реальности, превратило в зомби из ужастика «Живые мертвецы-3».

Джип «Чероки» несся по трассе сквозь дождь; в салоне молчали.

На заднем сиденье рядом с Сашей развалился Амел. ПМ в лапище бандита казался игрушкой.

— Слышишь, — Фармацевт повернулся с пассажирского сиденья. — С плеткой не балуйся. Ебнет — оглохнем все. Или глушак наверни.

Амел издал пристыженный звук и вынул из недр своего спортивного костюма глушитель. В потемках было незаметно, как его щёки заливает румянец.

— Сука, пиздец, — Фармацевт не обращался ни к кому конкретно. — Че одни дебилы кругом, а. Шаманчик только умный пацан, да и того замотать придется.

Саша дернулся.

Он только сейчас понял, что его запястья скованы наручниками.

— Тихо сиди, понял, — буркнул Амел, возившийся с оружием.

Шаман сидел тихо.

Полную пустоту в его голове сменила одна, зато всеохватная мысль.

Он выбирал момент для того, чтобы наклониться к водителю «Чероки», обхватить его шею цепью от наручников и ждать один из двух возможных вариантов развития событий. Вариант первый, идеальный: водитель от неожиданности дернет руль, отчего джип на полной скорости улетит в кювет и превратит всех своих пассажиров в фарш. Вариант второй, тоже сойдет: Амел проявит чудеса реакции и выстрелит ему, Шаману, в живот — так что всё, что произойдет дальше, случится без его участия. Интересно, вяло думал Саша, будет ли это считаться самоубийством? Скорее всего, да. Ну и ладно. Надо, наверное, что-то сказать, чтобы невидимая хуйня поняла, что это всё для нее, — пусть хоть пацанам поможет. Или не говорить… Какая уже теперь разница.

Он аккуратно, не привлекая внимания Амела, пошевелил пальцами, разгоняя кровообращение. Сил не было, но в том, что он задумал, силы были особо и не нужны. Надо дождаться поворота и…

«Чероки» сбросил скорость и, проскочив пару темных улиц, въехал в ворота чалтырьского особняка.

Шаман закрыл глаза, выдохнул и откинулся на сиденье. Рыпаться был уже не вариант.

— Николай Ильич, а этого куда? — пропыхтел Амел.

— В подвал веди, пусть с брательником пообщается. Надо ж по-людски как-то. Только, слышишь, там кресло возьми, прищелкни его за обе руки. Туго сделай, чтобы не елозил. Хватит с нас сюрпризов, блять.

Амел выдернул Шамана в холодную ночь, взял за шею сзади железными пальцами и повел в дом, но, сделав пару шагов, споткнулся и замер.

Шаман поднял глаза.

Лицо бандита исказила неестественно широкая улыбка.

Он наклонился к уху пленника и сказал паучьим голосом:

— Я слабею. Меня почти уже нет.

97

Пух не смог.

Он остановился на краю крыши, набрал в грудь воздуха, покрепче зажмурился и…

Отскочил назад, захлебываясь слезами. Колодец ночного двора по-прежнему нашептывал что-то неслышное и влекущее, но внутри Аркаши на этот зов больше ничего не отзывалось. Вдруг невыносимо захотелось к себе в комнату, накрыться с головой одеялом и сидеть в этой теплой темноте до тех пор, пока всё снова не станет как раньше. Как было до преображения профессора Худородова в Горлума. До появления подземного демона. До экскурсии в проклятый Танаис.

Пух не помнил, как дошел до торчавшей посреди крыши будки, как спустился по темной лестнице и остановился перед дверями своей квартиры, давясь слезами и всхлипывая. Дело было на этот раз не в розовой вате (а жаль, отозвалось в сознании), — Аркашу захлестнула первая в его жизни настоящая истерика.

Возвращаться домой в таком состоянии было нельзя — в покое бы его всё равно не оставили. Пух чувствовал, как внутри снова сжимается чуть ослабленная слезами пружина: каждое мамино причитание, каждый звук папиного голоса закрутят эту пружину еще туже, после чего… Нет. Нет-нет-нет.

Он прерывисто выдохнул и, стараясь не топать, пошел по лестнице вниз — нужно выйти