Быть Хокингом - Джейн Хокинг

В результате этой случайной встречи Джонатан стал приходить к нам в дом учить Люси играть на фортепиано по субботам или воскресеньям, в зависимости от собственной загруженности. Она быстро прониклась к нему симпатией, а его серьезность и нерешительность вскоре исчезли под влиянием ее непосредственности. Сначала он проводил у нас только время урока, затем стал оставаться немного дольше, аккомпанируя мне для песен Шуберта, которые я учила. В это время Стивен то руководил операциями с железной дорогой в комнате Роберта, то являл в своем лице почтеннейшую публику для наших «Шубертиад», как мы их называли. Через несколько недель Джонатан уже приходил к обеду или оставался на ужин и стал помогать Стивену, освободив Роберта от тех обязанностей, которые так долго обременяли его. Затем, когда все мы узнали Джонатана лучше, Роберт стал подкарауливать его у двери, набрасывался на него из засады, валил на пол и начинал с ним бороться. Джонатан реагировал на такую нетрадиционную форму приветствия спокойно и с удовольствием отвечал на потребности растущего мальчика в физической потасовке для высвобождения распирающей его энергии.

Я встретила человека, которому было знакомо напряжение и интенсивность жизни в соседстве со смертью.

Часто мы совершенно случайно встречались в течение недели и удивлялись совпадению, столкнувшему нас в очередной раз. Мы стояли на тротуаре, поглощенные беседой, забыв о своих обязанностях и том, куда направлялись. У нас было столько тем для обсуждения: его утрата, его одиночество, его музыкальные амбиции с одной стороны и мой страх за Стивена и детей, мое отчаяние перед лицом бесконечных хлопот, которые мне следовало переносить с безграничным терпением, – с другой. Хотя Джонатан был моложе, чем я, но у него имелось столько мудрости и такие широкие взгляды на жизнь, что и я огляделась вокруг по-новому; такая сильная вера и такая просветленная духовность, что и мой темный горизонт тронула заря. Вдвоем мы находились на священной земле, которой, согласно Оскару Уайльду, является настоящее, окрашенное печалью. Я встретила человека, которому было знакомо напряжение и интенсивность жизни в соседстве со смертью.

Казалось, обстоятельства вступили в заговор с целью свести нас вместе, порой совершенно неожиданным способом. Я до сих пор посещала встречи у Люси Кавендиш примерно один раз в квартал, просто чтобы поддерживать контакты; особого удовольствия я уже не получала. На одной из таких встреч я, быстро истощив свой запас тем для разговора, начала прислушиваться к разговору за столом и услышала, как пожилая леди по имени Элис Хайм, почетный член колледжа, расхваливает молодого человека, который регулярно навещает ее, чтобы играть с ней на пианино в четыре руки. Тепло, с которым она описывала его и его музыкальный талант, насторожили меня. По ее словам, он был единственным в своем роде, настоящим Аполлоном. Ее стареющие компаньонки были несколько озадачены излияниями коллеги. «Так как его имя?» – спросили они. Когда она ответила: «Джонатан, Джонатан Хэльер Джонс» – мои уши разгорелись, и я почувствовала, что краснею от удовольствия. Я почувствовала, что единственная из присутствующих могу в полной мере разделить восхищение прекрасным витязем, вошедшим в нашу жизнь. Я была изумлена происходящим: как своей реакцией, так и эмоциональной речью Элис Хайм. Мне было неловко сознавать, что я покраснела как от смущения, так и от удовольствия, как если бы открылась моя постыдная тайна. Тем не менее не было причин для того, чтобы скрывать эту дружбу или испытывать чувство вины по поводу нее. Она основывалась на общих интересах, взаимной поддержке в сложной жизненной ситуации, беспокойстве друг о друге и, прежде всего, на любви к музыке. Тем не менее, хотя мы никогда не прикасались друг к другу и не позволяли себе этого еще очень долгое время, мы оба понимали, что постыдная тайна состоит в физическом притяжении, которое, возможно, лежало в основе наших взаимоотношений. Между нами сразу возникла взаимная симпатия, но определение «супружеская измена» нельзя было применить для описания нашей ситуации, так как оно противоречило этическим основам нашей жизни. Стало ли это ценой, которую я должна была заплатить за то, чтобы мой мятежный дух вновь воспламенился? Стало ли это ценой, которую я могу позволить Джонатану заплатить? Если мне предстояло обнаружить себя в компании неверных своим мужьям героинь романов XIX века, то цена могла непомерно возрасти. Конечным результатом мог стать треснутый котел Флобера вместо музыки, которая может растрогать звезды.

8. Рука помощи

На протяжении следующей учебной четверти по приглашению Джонатана я присоединилась к церковному хору, репетирующему отрывки из «Мессии»[131] для выступления с оркестром на Пасху. Так как Роберт и Люси были достаточно взрослыми, чтобы оставить их на час одних перед телевизором, то я присоединилась к группе прихожан, репетирующих по четвергам в церкви. Для меня, сравнительного новичка, сложность нотной партитуры Генделя, в которой овцы с невероятной быстротой разбегались, «совращая каждого на свою дорогу»[132], представляла вызов, и я встретила его с энтузиазмом, напоминающим одержимость. Вступив в ряды хора, я автоматически присоединилась к церкви, службы в которой походили по формату на церемонии англиканской церкви, усвоенные мной в детстве. Но здесь англиканство было свободно от ханжеской догмы и удушающего педантизма благодаря духовидческой активности приходского священника Билла Лавлеса[133], чья фамилия совершенно не подходила к его личности. Бывший журналист газеты Picture Post, актер, солдат и бизнесмен, Билл принял рукоположение в зрелом возрасте. Наделенный большим запасом жизненных сил, он использовал опыт, почерпнутый им на окольных тропах, которыми его водила жизнь (как и свою сеть контактов), для успешной приходской деятельности, а также при выборе тем для проповедей. На ежемесячный тематический форум он обычно приглашал ораторов извне: докторов, полицейских, социальных работников, политических активистов и так далее.

Для Билла истинное христианство заключалось не в абсолютных истинах, сделках с Богом или божественном наказании. Единственным руководящим принципом была страстная любовь к человечеству, утверждающая неоспоримость Господней любви ко всем людям независимо от того, кем они являются и каковы их несовершенства. В его любовной доктрине была лишь одна заповедь: «люби своего соседа». В церкви находился приют для всех усталых и изможденных тяжелой ношей; там нашла утешение и я. Наконец-то моя истерзанная душа начала оживать. Но, несмотря на то что возвращение в лоно церкви принесло мне облегчение, оно же поставило передо мной вопросы, о которых раньше нельзя было помыслить. Что от меня требовалось? Насколько большая жертва от меня ожидалась? Обстоятельства, при которых я встретила Джонатана, находясь на грани отчаяния, были настолько из ряда вон выходящими – и в то же время настолько ординарными, – что я не могла избежать странного, возможно, наивного ощущения присутствия здесь воли благоволящей ко мне высшей силы, действующей через наших добрых общих друзей. Мы оба были одинокими, глубоко несчастными людьми, отчаянно нуждавшимися в помощи. Могла ли наша встреча быть частью в высшей степени неортодоксального божественного плана? Или такие предположения являлись чистой воды ересью, абсурдом и даже лицемерием? Я слишком хорошо изучила Мольера, чтобы желать обнаружить себя или Джонатана в роли Тартюфа, прожженного лицемера.