Андрей Битов: Мираж сюжета - Максим Александрович Гуреев

созданный им мир, что в результате этот мир оказывался проекцией всего ленинградского постблокадного быта, абсолютно реальным, уже созданным кем-то до него без его ведома.

«Козетка» – лежанка в виде двух соединенных кресел.

Экзотическая уборная.

Кровать-раскладушка.

Бельевой шкаф.

Перегруженные книгами полки.

Маленький кабинетный рояль.

Настольная лампа.

Наконец, «буржуйка» – чугунная печка у окна, в которое откуда-то со стороны Стрелки Васильевского острова пристально и неотрывно смотрели древнегреческие истуканы Меркурий, Нептун и Церера. Выходит, что они заглядывали в дворницкую, место самое загадочное в любом многоквартирном доходном доме, словно высматривали косматого домового, имевшего отдаленное сходство одновременно с Одиссеем, Агамемноном, Анаксагором и бородатым Пушкиным.

По свидетельству коллег и студентов, «у Герасимовой были своя мифология и демонология, которую она старательно культивировала. Мы ей свято верили, когда она рассказывала потрясающе занятные истории о своих сверхъестественных способностях, о том, как она читала мысли, перемещала предметы, о том, что могла сглазить, что умела наводить порчу».

Можно утверждать, что встреча Андрея и Натальи (в дверях ли Пушкинского Дома, у Двенадцати коллегий на Университетской набережной, не суть важна) была неслучайной, ибо, по мысли Фрейда, «мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании».

Если у Битова была своя философия, своя, по словам Юрия Карабчиевского, «новая область исследования», а у Герасимовой – «своя мифология и демонология», то их знакомство перед лицом воображаемого апокалиптического урагана – «и всплыл Петрополь, как тритон, по пояс в воду погружен» – бесспорно, стало частью некоего метафизического сюжета, действующими лицами которого являлись те самые два пушкинских ангела из стихотворения «Воспоминание»:

И нет отрады мне – и тихо предо мной

Встают два призрака младые,

Две тени милые, – два данные судьбой

Мне ангела во дни былые.

Но оба с крыльями и с пламенным мечом,

И стерегут – и мстят мне оба,

И оба говорят мне мертвым языком

О тайнах счастия и гроба.

…экзистенциального сюжета, перенасыщенного символами бессознательного, сверхъестественными событиями и сдвигами во времени, шепотами и криками, образами и знаками.

Например, родившийся в 1988 году у Н. М. Герасимовой и А. Г. Битова сын Георгий – знак счастия.

Умершая мать, стоящая со свечой в руке между корней спиленной липы близ платформы Мичуринец, – знак гроба.

Автор смотрит со стороны на «две тени милые» и снова убеждается в том, что хоть он и является творцом, но ему неведомо, что их ждет впереди.

Пушкин Битова

Обидно, что Пушкин погиб.

Андрей Битов

Андрюша Битов выступал в 1949 году на уроке литературы, стоя спиной к портрету Сталина, что висел над классной доской, и рассказывал одноклассникам о Пушкине. О его патриотической лирике, о том, как он любил Россию и русский народ, о том, наконец, как в результате великосветского заговора погиб на дуэли, получив смертельное ранение в живот от французского монархиста и кавалергарда Жоржа Шарля Дантеса.

И это уже потом, после уроков, собирались на заднем дворе школы и придумывали, как отмстить Дантесу.

Вариантов предлагалось несколько.

Первый, наиболее жизненный и понятный 12-летним школярам, в своей повести «Один над нами рок» описал прозаик Владимир Лазаревич Краковский (1930–2017): «Ствол Пушкин выточил из бруска нержавейки, рукоятку выпилил на фрезерном станке из дюраля. Некоторые потом вспоминали, что как раз накануне, проходя мимо Сашка́, спрашивали: “Чего мастеришь?” – просто так, из дружеского любопытства. И, услышав в ответ: “Оружие возмездия”, улыбались и шли дальше, думая, что Пушкин шутит. Шутить у нас в цехе любили все… Выстрелив в Дантеса из самопала, он долго просидел в психушке и вышел из нее как бы инвалидом по умственной части. Все мы несправедливым наказанием крайне возмущались, ведь самопал был не заряжен, вернее, заряжен не полностью: серы со спичек было настругано в дуло под завязку, но пули или чего-либо ее заменяющего сверху положено не было – кусочка, например, свинцового кабеля, рыболовного грузила или хотя бы шарика от подшипника. Бабахнуло будь здоров, огненная струя, как рассказывал потом Дантес, вырвалась в его направлении почти метровая, но пронзить живот или грудь ничего не пронзило. Ни в какой части тела новой дырки у него не появилось. Так что суд, на котором прокурор, как хулиган, размахивал самопалом, и последующее помещение в психушку явились вопиющим самоуправством, наказанием ни за что. Мы всем цехом, включая Дантеса, стояли перед зданием суда, скандировали: “Пуш-кин без-ви-нен! Пуш-кин без-ви-нен!” – и размахивали транспарантами с подобными надписями, лично я размахивал надписью: “Свободе Пушкина – зеленую улицу!”, а Дантес – портретом, который снял с заводской Доски почета, – передовиком производства Пушкин был бессменным. Все годы».

Стало быть, самопал…

Второй вариант представлялся куда менее затратным, а посему не сулящим никаких репрессивных последствий – просто поймать француза и «навалять ему по шея́м».

Впрочем, этот способ наказания многие находили слишком мягким.

А посему в конце концов сходились на том, что Дантеса следовало арестовать и расстрелять, причем сделать это прилюдно, например, на стрелке Васильевского острова, чтобы другим неповадно было убивать гениальных русских поэтов.

Потом, возбужденные и неудовлетворенные тем, что монархист и кавалергард так и не понес заслуженного наказания, все разбредались по домам.

Андрей уходил к себе на Аптекарский.

Он шел и думал совсем о другом – о том, как Пушкина можно было спасти.

Из книги Битова «Моление о чаше. Последний Пушкин»: «Пушкин – это вечная утрата. И вечная память об этой утрате. Наше узнавание его есть не что иное, как род воспоминаний, именно воспоминаний, как о современнике, как о родном, как о безвременно ушедшем, как о любимом – как о реальном для нас человеке. Каждый русский вызывает его дух, и дух этот не устает к нам являться. Вплоть до воплощения, до живого ощущения, что он рядом, до желания обернуться»…

Мираж сюжета III

Место действия: сельцо Михайловское Псковской губернии

Время действия: 1825 год, декабрь

Действующие лица:

Александр Сергеевич Пушкин

Игорь Львович Одоевцев

Ямщик

Заяц-русак

Читаем у Битова: «И это он спугнул зайца с лежки так, что тот перебежал поэту дорогу в декабре 1825 года… Странная мысль закралась вдруг в голову к нашему времелетчику (Игорю Львовичу Одоевцеву. – М. Г.)… А что, если… Нет, быть не может! Однако… И здесь, на сугробе, в виду цепочки треугольных следочков, в конце которых, по выражению поэта ХХ века, “обязательно будет заяц”, он разрыдался… И здесь, на сугробе, отрыдав свое отчаяние, принял он спокойное и окончательное решение так и не вернуться в своей век».

Для уточнения экспозиции