Мальтийский крест - Василий Звягинцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доджсон, в отличие от Георга, пока ещё ухитрялся держать державного приятеля и сюзерена в фокусе обоих глаз и разбирал смысл произносимого.
– А мы, Великая Россия, – с напором говорил Олег, которому эти капли алкоголя до души не достали, – впервые в истории собираемся никому не помогать, забыть о случаях, на которые вы сильно надеетесь. Хватит, одним словом. Точка. Амба. Впредь, если очень попросите – то за очень большие деньги. К примеру – каждому русскому солдату, согласившемуся добровольно за вас повоевать, станете платить вдвое от принятых у вас сумм. Подходит?
– Ошибиться не боитесь? – неожиданно трезвым голосом спросил Доджсон.
– Нам ошибаться не в чем, – ответил Олег. – Вы, допустим, за океаном какое-то время отсидитесь. Европейцы – хрен. Ежели попрёт на них миллионная сила через Средиземное – не отобьются. Пока этого не случилось – перескажите и им то, что мне объясняли насчёт положения на Юге. Пускай у себя объявляют всеобщую мобилизацию, тренируются круглосуточно (инструкторами мы поможем), бросают всё и готовятся к тотальной войне…
– Да как же это можно, так сразу? – спросил Доджсон.
– Можно, если жить хотят. Езжайте, как Вудро Вильсон, с лекциями, разъясните, что их ждёт. Мы, Россия, ни в какие конфликты, нас лично не касающиеся, вмешиваться теперь не будем. Зато согласны взять на себя обеспечение всех стран ТАОС продовольствием, газом, нефтью и любой промышленной продукцией, производство которой у вас упадёт вследствие всеобщей подготовки к войне. Оружием любой номенклатуры и в любых количествах. По рыночным ценам, естественно.
– Хорошо вы всё продумали, – слегка обескураженно ответил президент.
– Вы надеялись – это мы станем даром кровь проливать, вы – за деньги технику поставлять. Наоборот – не желаете ли?
На этом, собственно, переговоры и завершились. Главное сказано и услышано. Олег Константинович не сомневался, что все его условия будут приняты, а куда деваться? Ну, само собой, формулировки можно уточнять и шлифовать, но – непринципиально.
Император надеялся, что кое-какие акции, планируемые Катранджи в Средиземноморском бассейне, произведут на европейских политиков, а главное, на их электорат нужное впечатление. После чего останется только ждать и прикидывать, чьего премьера или президента можно принять сразу, а чьего – в приёмной помаять. Русские князья, бывало, в Орде по полгода у ханов аудиенции ждали…
Глава 19
– Ты свою партию провёл блестяще, – сказал Секонд, наблюдавший все перипетии поединка разумов и воль со стороны.
– Не преувеличивай. Шульгина бы на моё место – вот был бы мастер-класс. Я ещё удивляюсь, как прилично президент держался в полностью проигрышной партии. Не знаю – впервые столкнувшись с подобным… Типаж таких, как он, ребят, мне знаком с детства. Художественное мышление и раскованная фантазия у них отсутствуют от природы: невозможно совместить свободу воображения и волю к власти. Это не упрёк, а медицинский факт. Никто никогда не видел выдающегося штангиста, в свободное время концертирующего в составе струнного квартета.
Наш президент – способный человек, один из лучших на таком посту со времён Сталина. Только фантастики – Стругацких, Азимова, Шекли, Андерсона – наверняка не читал. Не в жилу она юным прагматикам. Иначе мозги не в ту сторону повернутся. Нельзя одновременно ассоциировать себя с Руматой Эсторским и работать доном Рэбой…
– Это ты зря, – насмешливо сказал Секонд, наконец-то получивший выигрыш в позиции. – Я последнее время именно доном Рэбой и служу, воображая себя при этом Руматой…
«Трудно быть богом» он прочитал с подачи Фёста едва ли не в первые дни их близкого знакомства. Был одновременно поражён и восхищен книгой, с тех пор регулярно её перечитывал, постоянно соотнося свои мысли и поступки с текстом.
– Только вот зря ты своего президента в положительном смысле со Сталиным ассоциируешь. Считаешь, Сталин вообще лучший, а этот – второй после него? Кому-кому, а уж мне ты такого не говорил бы…
– Тебе-то что? Ты в его реальности не жил. Но если в общем смысле – мораль оставляем за кадром. Критерий один: цель – качество – эффективность.
Мой наставник Александр Иванович поработал с этим историческим монстром. В реале. Каждодневно рискуя головой. И сказал: жертвы неизбежны при любой системе, неважно – от голода, репрессий, наркотиков, суицидов и никчёмных войн. Но что на выходе? Те же самые миллионы умерших, но – «просто так». Которые не смогут внукам сказать нечто вроде: «А зато я строил пирамиду Хеопса, Беломорканал, раздолбал японцев при Халхин-Голе, взял Берлин, запустил первый Спутник! За следующие пятьдесят лет, внучок, умерло ничуть не меньше, или – не намного меньше людей, но совершенно бездарно!» То, что Сталин – палач, никак не отменяет результата его «исторических свершений». Как у Петра Первого или всеми забытого Ивана Калиты. Все они, если угодно – функция. Производное исторических обстоятельств, сложившихся в тот или другой период на Главной исторической. Возникла ситуация, коллизия, если хочешь. Татаро-монгольское иго, татаро-монгольское эго! И в любом случае, если ты на должность поставлен, надо как-то разгребаться.
Мы же с тобой врачи! Слава богу, не довелось на холерных, чумных, тифозных эпидемиях работать, как в девятнадцатом веке нашим коллегам. А если бы пришлось? До идейных ли воззрений или политической правоты тех, кого нужно хлоркой засыпать и в общую яму столкнуть? Тем более, сейчас размышлять о тонкостях психики персонажа, помершего полвека назад, нет ни малейшего настроения. На это воловичи есть…
– Да ты что? – возмутился Секонд. – Свои ли слова говоришь? Мрак какой-то. На тебя никак не похоже!
– На тебя – тоже, – огрызнулся Фёст. – Кроме тех книжек, что тебе всесветный гуманист Левашов подсовывал, у Новикова с Шульгиным ещё бы что-нибудь попросил. Для стереоскопичности взгляда на настоящую человеческую историю. «Трудно быть богом» – ужасно бла-ародно, – изобразил Фёст интонацию одного из персонажей указанной книги. А ты Шаламова почитай, как без всякого благородства люди в лагерях дохли. У Солженицына, в сравнении с ним – не лагеря, а санатории. Уж о моём отношении к моей истории и к нашему сталинизму говорить больше не будем. Не желаю! Хватит!
Ты со мной работать собрался? Привыкай. – Вадим-первый явно нервничал, покусывал губу, взял сигару, отбросил, закурил сигарету – меньше отвлекает.
– Двойники, говоришь? Ни черта ты не соображаешь. Ты бы смог сейчас – на моё место? Владимир Ильич Ульянов-Ленин то ли для понта, то ли в порыве откровения сказал однажды: «Не могу музыку слушать. После неё людей по головке гладить хочется, а по ней – бить надо!» И мне президента в абсолютно безвыходное положение, да ещё с хамскими выходочками, ставить совсем не хотелось. А куда деваться? Ты фильм «Горячий снег» смотрел?
– Смотрел, – кивнул Секонд.
– Так вот по замыслу операция совсем дурацкая была. Тактически и оперативно. Через сорок лет никто из теоретиков так её и не обосновал в научном смысле. Но полста тысяч солдат и лейтенантов в ней по полной правде угрохали! Ни за что! Ты думаешь, почему генерал Бессонов с таким мёртвым лицом по позициям идёт и шестью орденами «Красного Знамени» совесть отмазать пытается? Потому что до этого струсил, не нашёл в себе сил кому надо наверх сказать, что операция эта никчёмная и бессмысленная, кровью ещё двух армий будет оплачена. Так это режиссёр сообразил и придумал. А настоящим персонажам, в натуре эту мясорубку устроившим, – им что?
Им ничего. В худшем случае послушали через двадцать пять лет песню одного нашего барда: «Я маршал, посылающий на смерть».
При штурме Зееловских высот какой-то смысл в жертвах был, пусть и несоразмерный. А при атаке грозненского вокзала Майкопской бригадой в девяносто четвёртом? Да откуда тебе это знать…
Фёст махнул рукой и налил себе полстакана из бутылки, предназначавшейся президенту.
– Поэтому ни жалости, ни сочувствия у меня ни к кому не осталось. Одна надежда – президент задумается и начнёт свои обязанности как должно исполнять.
– Террором и репрессиями?
– Не бойся. Террор и репрессии я на свою совесть приму. Мне давненько уже терять нечего. Но если с нашей страной ещё хоть что-то хорошее сделать можно, я это сделаю. И плевать хотел на комментарии! В историю моё имя по-любому не войдёт.
– А хотелось бы? – провокационно спросил Секонд.
– Да вот ни на грош. Ты за свои подвиги в Москве и кресты получил, и аксельбанты. А я? И ни хрена мне не надо. Что, от Шульгина медальку «За боевые заслуги» попросить? От вашего Императора памятный значок? Так ты за меня получил, мне рядом с тобой не по делу стоять было. Мы с Ненадо и другими корниловцами во дворе пили, нам за царским столом места не хватило…