Мальтийский крест - Василий Звягинцев

И вот напротив этого, битого-перебитого, почём фунт лиха – до копейки знающего человека – целый президент. И даже – великой державы. Спокойный, сытый, мясом кормленный, как казаки, две недели, бывало, конским комбикормом питавшиеся, о «территориалах» выражались.

– Ты Джеральд, одну вещь пойми, – сказал Император, опрокинув очередную стопку и подождав, пока Доджсон сделает то же. – Через полчаса мы разойдёмся, весь наш забавный разговор тобою забудется…

– А тобою – нет? – спросил президент, начавший пьянеть быстрее и ощутимее.

– У меня такое поганое свойство, я за всю жизнь не забыл ничего. Ни одной прочитанной строчки, ни одной сказанной мне или мною фразы. Речь не об этом. Пожалуйста, запомни сам и передай всем тем, кого ты считаешь соотечественниками и коллегами, а я – нет. Я, собственно, для того и прилетел, чтобы довести до всех сравнительно вменяемых людей простейшую, по идее, мысль…

Секретарь поднёс президенту стакан с двойной дозой «Алкозельцера», да ещё и чашку кофе.

Император рассмеялся. Обидно, разумеется.

– Миллер, мне ещё чарку, и огурец где-нибудь поищи…

Требуемое немедленно нашлось.

– Послушай меня, Джеральд Форстерович. Ни на какие твои прерогативы я не посягаю. Всё, что слышал, смело можешь на счёт моей весёлой натуры отнести. Люблю людей разыгрывать, с кадетского корпуса привычка осталась. Там без специфического юмора не выживешь. Но вот что своим друзьям передай. – Император снова подошёл к окну, опёрся о раму плечом, опять залюбовался серым штормовым океаном. – Россия никого сдавать не будет. Не в наших это привычках. Твоя Америка от внешнего вторжения защищена. Со стороны Канады на вас никто не нападёт. Мы через Берингов пролив – тоже. По мексиканской границе можете колючее заграждение под током от моря и до моря создать. В десять колов. Ваше дело. У «Чёрного интернационала» авианосных эскадр в ближайшие двадцать лет не появится. Следовательно?

– Следовательно, нам никто не угрожает, – согласился Доджсон.

– Верно. И какой вам интерес в чужие дела путаться? Изоляционизм – великолепная политика для твоей страны. Живите и развлекайтесь. Был я как-то в Лос-Анджелесе, Голливуд видел. Давайте и дальше кино снимайте, мы вам в ближайшее время тоже заказики подкинем. Сценарии и артисты найдутся…

Олег Константинович хитро посмотрел на президента.

– Ты так и не догадался, в чём мой настоящий интерес?

– Прости, Олег, до конца не понял, – развёл руками Доджсон.

– Тогда слушай. Первое – я хочу, чтобы вы, американцы, и все, кто ещё считает себя европейцами, поняли – Россия больше никогда ни для кого каштаны из огня таскать не будет. Ни, как в тринадцатом веке, мы вас от монголов заслонять не станем, ни, как во времена Наполеона, в ваши разборки не полезем. Есть такая, не очень благородная русская присказка: «Умри ты сегодня, а я завтра». Вот на этом вся внешняя политика возглавляемой мною Державы и будет основываться. Отныне и до века. Хватит! Наигрались во «всесветную отзывчивость».

Второе – я очень хочу, прямо мечтаю, чтобы вы, европейцы и американцы, снова научились быть нормальными людьми…

– Что значит – нормальными в твоём понимании? – спросил американский президент, загнанный в угол инвективами Императора.

– Чего же проще? – удивился Олег. – Мы перестаём вас защищать, а вы к этому очень привыкли – четырёхмиллионная русская армия и русский флот всегда окажутся там, где их ждут, и помогут, и спасут… Не так?

– Так, – согласился Доджсон и снова сболтнул лишнее. Всё же триста граммов крепкого и два бокала шампанского – многовато для слабых англосаксонских мозгов. – Ведь это ваше предназначение – спасать…

Спохватился, но поздно.

«Это же как у них, телесным и мозговым салом заплывших европейцев, нормальная, хрестоматийная шизофрения в мозгах уживается? – налился холодной, тяжёлой яростью Олег Константинович. – У всех сразу – от президентов и премьеров до последних мусорщиков. У почти миллиарда человек иудейско-христианской цивилизации. С одной стороны – русские, даже самые культурные и богатые, крупными западными фирмами владеющие, на балетных подмостках танцующие и чемпионаты мира почти по всем видам спорта выигрывающие, – всё равно тупые варвары и потенциальные бандиты. А что внешность у них самая что ни на есть арийская и женщины красивейшие в мире – так это странный каприз природы.

Зато с другой – стоит затеяться в мире по-настоящему крутой заварушке, этим, по сути, никчёмным европейцам всерьёз угрожающей, – только на русских и надежда. Не зря поручик Ненадо вспоминал, как в пятнадцатом году в Марселе француженки цветы под ноги солдатам Второй Особой бригады бросали, на шеи вешали, «Вив ля русс!» кричали. Потому как немцы чересчур близко к Парижу подошли, и повторением тысяча восемьсот семидесятого года здорово запахло.

А леса вдруг в Пиренеях как следует разгорятся – к кому первым делом за пожарными вертолётами, летающими лодками и спасателями? К русским! К норвежцам или немцам и не пробуют обращаться. Даже в голову не приходит».

Не видел ещё Доджсон разозлённого, но из последних сил сдерживающегося Императора. Это Николай Второй злиться вообще не умел, только обижаться, а предыдущие Романовы очень даже! Николай Первый Павлович чуть войну Франции не объявил, когда про него фарсовую пьеску в парижском театре поставили. Вежливо, через посла попросил эту пакость из репертуара убрать. Тогдашний президент, Луи-Наполеон, императором ещё не назначенный, заявил, что у них демократия и подобные вопросы не в его компетенции. Пришлось Николаю передать по телеграфу, что в таком случае он направит в Париж миллион зрителей в серых шинелях, которые пьеску непременно освищут. Так и сняли – никакая демократия не помешала.

– А вот этого – не видел? – вопреки всем законам дипломатии (да и при чём здесь дипломатия, если Олег считал, что разговаривает со своим вассалом), Император показал президенту обыкновенный, простонародный кукиш. – И не возмущайся, – тут же пресёк он возможный протест. – У нас многие лишние слова заменяются жестами. Степняки-кочевники, что с нас взять? Повторяю – с сегодняшнего дня мы никого спасать не будем! – сказано было так, словно каждый звук этой фразы произносился отдельно и с особым напором. – Как в морском законе, вами, англосаксами придуманном: «Нет спасения, нет вознаграждения». Наоборот – ещё правильнее. Мы, дураки-русопяты, тысячу лет всех бесплатно спасали, сами при этом погибая нередко, и в голову никому прийти не могло, что с нуждающегося в помощи можно за спасение деньги брать…

– Что ты от меня хочешь? – потерянно спросил президент, понявший, что напрасно он в эту игру ввязался.

– От тебя? – удивился Олег, восстанавливая душевное равновесие. – Совсем ничего. Третий раз повторяю – мы хотим, чтобы вы, в духе той декларации, что ты изложил, насчёт угрозы Дикого Юга цивилизованному Северу, объявили у себя всеобщую мобилизацию, построили всех, способных носить оружие, «под ружьё», перевели экономику «на военные рельсы». Знаешь такое выражение?

Доджсон грустно кивнул. Он, похоже, уже мало что соображал геополитически. Примерно как король Греции на крейсере «Олег» в одиннадцатом году, в обществе лейтенанта Луки Пустошкина[120]. Забавный, в своём роде, случай.

Крейсер пришёл в Афины и давал бал в честь королевской семьи. Королева эллинов, как известно, была русская, бывшая Великая княжна Ольга, и в обществе соотечественников чувствовала себя превосходно. Король же Георг, за номером первым, по рождению был датчанином, но за отсутствием практики по-датски говорить разучился. По-гречески учиться не хотел – он уже вышел из такого возраста, чтобы учиться. По-французски ни слова не понимал, а по-русски, конечно, ещё меньше. Вообще только мычал, и от этого ему было очень скучно.

Луке Пустошкину, который к тому времени дослужился до старшего лейтенанта, приказали его величество развлечь, и он сразу сообразил, что ему делать.

Почтительно пригласил монарха следовать за собой, в пустую кают-компанию. Показал ему всё, что стояло на столе, и сказал: «Вуаля!»

У короля лицо сразу стало более интеллигентным, и даже замычал он как-то веселее…

Примерно после десятой рюмки Лука проникся к Георгу уважением. В первый раз в жизни своей он видел настоящего монарха, который пил, как лошадь. От избытка чувств он похлопал его по колену и предложил:

– Руа, бювон ещё по одной?

– Бювон, – согласился руа, сиречь король, который к этому времени уже немного овладел французским языком.

Ещё через полчаса союз между греческим королём и русским старшим лейтенантом был заключён на вечные времена.

Они сидели обнявшись и плакали. Лука сквозь слёзы пел про камаринского мужика, а король горестно ему подвывал…