Последний Исход - Вера Петрук

В Сикелии большую восточную пустыню называли по-разному: Белые Пески, Море Дьявола, Безводное Озеро, Земля Смерти… Однако лучше всего о ней говорило само название – Карах-Антар, что в переводе с кучеярского означало: «Кто войдет, тот не вернется».

Когда проводник прокричал, что они вступили в великий Карах-Антар, Арлинга охватило странное чувство. Ему показалось, что он действительно отсюда никогда не выйдет.

Ни одна пустыня, в которой раньше приходилось бывать Регарди, не была похожа на эту. Гигантские участки суши, засыпанные белым песком, вдруг сменялись обнаженными низменностями засохшей, покрытой трещинами глиной или раскаленными массами камней. Карах-Антар был худшим воплощением Восточного Такыра и безводного Холустая.

Здесь все было другим, даже песок пел иначе. Он то ревел и лаял, то сменялся звуками натянутой струны, то стонал и жалобно плакал. Странные музыкальные мелодии Карах-Антара заставляли ежиться, словно от холода, даже бывалых путников. Арлинг разгадал секрет пустыни, когда поймал в ладонь песок, брошенный в него ветром. Песчинки были мелкими, тонкими и легкими. Обжигающий ветер постоянно носил их в воздухе, создавая музыку, обворожительную и пугающую одновременно. Из-за того что песчаная пыль постоянно перемещалась, в носу, во рту, в гортани все пересыхало и саднило. Песок забивался в волосы и уши и даже скрипел на зубах, несмотря на то что головы путников была замотаны платками. Воздух в Карах-Антаре был суше, чем в западных пустынях Сикелии, а резкие перепады летнего жара днем и зимней стужи ночью причиняли немало неудобств, как людям, так и животным.

Самым страшным врагом человека в Карах-Антаре был ветер. Местами он сметал песок в гигантские барханы, местами волнообразно рассеивал его, превращая в рябь песчаного моря. Море из песка и пыли было также изменчиво, как бездонный океан из воды и соли. Ветер вздымал песчаные волны с той же легкостью, что и морские, превращая их в горы и обрушивая в бездны. Ветер в Карах-Антаре был непредсказуем. Иногда он поднимал тонкую пыль песка лишь на несколько салей вверх, но порой наполнял воздух жгучей, раскаленной энергией неуправляемой стихии, и тогда пески застилали небосвод, бешено кружась под бурным напором.

В этом году самумы пришли в восточную пустыню рано. В древнем языке керхов самум имел много обозначений, но сами кочевники называли его «ядом пышущий». Пылевые бури часто настигали путников, задерживая их на много суток. Джаль-Баракат злился и ругал капитана каравана, но человек ничего не мог сделать против природы.

Самумы Карах-Антара напоминали Арлингу шторм в Белом Море, который ему как-то удалось пережить. Как там вихрь стаскивал тучи с неба и соединял их с водяными столбами, вызванными им же, так и здесь, пески вздымались, словно по собственной воле, образуя крепкие, мощные столбы, которые то медленно, то со зловещей быстротой двигались по пустыне. Каждую секунду столбы меняли свое положение, звучание и образ. Пытаться бежать от них было бессмысленно.

В такую погоду караван поспешно двигался вперед, насколько мог, но когда густой, сухой и непроницаемый туман накрывал равнину, путники останавливались и принимались спешно готовиться к встрече со стихией. Воздух становился тяжелым, густым и смердящим. Как образно заметил один керх, так пахло изо рта умирающего человека. Никто уже не тратил время на то чтобы спутать ноги верблюдам – при первых звуках ураганного ветра те сами ложились на землю, вытягивали шеи, фыркали и стонали. Повсюду раздавались беспокойные, неправильные вздохи животных и гулкий шепот встревоженных людей, а высоко в небе что-то ревело, трещало и дребезжало. Пыль забивалась в плащи, просачивалась сквозь ткань и оседала на тело, причиняя много мучительных неудобств. К этому добавлялась головная боль и затрудненное дыхание. Пот выступал градом, но одежды не смачивал – палящая атмосфера впитывала в себя любую влагу. Если самум длился долго, то у людей от сухости начинали лопаться губы, из ранок постоянно сочилось кровь. Тело чесалось и зудело, кожа трескалась, а во все трещины набивалась тонкая, въедливая пыль. Дышать было трудно, кровь постоянно стучала в висках, и многие теряли сознание. После первого сильного самума с земли не встало четыре нарзида – люди скончались от теплового удара. Пали и животные. К счастью, таких самумов было немного, но после каждого караван надолго останавливался, чтобы привести в чувство людей и животных.

Однако и без пылевых бурь в Карах-Антаре приходилось несладко. Маленькое багрово-красное солнце безжалостно палило путников, насылая миражи и видения. Зрячих сводили с ума призраки водной глади озер, Арлинга терзали голоса прохладных ручьев, звенящих за каждым барханом.

В редких оазисах деревьев почти не росло. Иногда встречался дикий арбуз – высохшие плети с зелеными шарами и с горьким, как смола, вкусом. Поблизости всегда находились лужи с водой, непригодной для питья. У воды был горько-мыльный вкус, вяжущий язык. В таких лужах путники лишь смачивали одежду и шли дальше, надеясь, что ближайший колодец не пересох. Те немногие источники, у которых останавливался караван, были похожи на шахты, в которых собиралась живительная влага, просачиваясь из стен по каплям. Они были тщательно спрятаны, и неопытный путник, наверное, прошел бы мимо того, что могло спасти ему жизнь.

Вскоре Арлинг понял, что Карах-Антар называли Землей Смерти не только из-за засушливого климата и пылевых бурь. Ни в одной пустыне Сикелии не встречалось столько пауков, ядовитых ящериц и скорпионов. Кроме обычных черных, которые водились в Балидете, здесь обитали гигантские зеленые скорпионы длиной с человеческий локоть. Как только наступала ночь, из песка выбирались все эти гады, сотворенные, вероятно, Нехебкаем, и идти становилось сложно. Несмотря на меры безопасности и советы проводников, каждые несколько дней от укусов тварей гибли люди.

Нарзиды из Сикелии роптали. Они выросли в жарком климате и были привычны к зною, но мало кто из них путешествовал раньше в караванах с кучеярами. Несмотря на то что проблем с водой и питанием не было – в пути нарзидам давали «мокрые камни» и палочки из миндаля и жира, а во время стоянок кормили горячей сытной кашей, – переход постепенно изматывал людей, сокращая их численность. На каждую смерть нарзида Джаль-Баракат реагировал как на личное оскорбление. Иногда Арлингу казалось, что он заботится о них, как о собственных детях, но порой не мог избавиться от ощущения, что о нарзидах пекутся, как о породистых животных, за которых дорого дадут, если их доставить в целости и сохранности.

Регарди не знал, что именно сказали нарзидам, когда уводили из родных городов, но часто слышал, как Джаль-Баракат повторял то, что они избраны Нехебкаем, и их ждет рай. Если нарзиды и протестовали, то как-то тихо. Арлинг не помнил, чтобы они когда-нибудь бунтовали в Балидете. В Сикелии нарзиды всегда принимали свою долю со смирением и равнодушием – даже когда им запретили посещать общественные бани и учить детей в школах кучеяров. Наверное, покорность была у них в крови.

Однако после особенно тяжелых переходов даже безропотные нарзиды начинали ворчать. И тогда на первой же остановке Джаль-Баракат проводил общие моления Нехебкаю. У нарзидов не было своих богов. Они верили в духов предков, которые считались у них воплощением добра и света, и в дьявола с пайриками, которые, соответственно, были злом и тьмой. И все же нарзиды слишком долго прожили рядом с кучеярами, так как впитали в себя суеверный страх перед кучеярскими богами. Нехебкай был покровителем пылевых бурь, и в таком месте, как Карах-Антар, было естественно молиться именно ему.

Обычно молились ночью. Молитвы Джаль-Бараката ничем не отличались от молитв Семерице или Амирону, но Арлингу, который обычно испытывал отвращение к любой религии, почему-то не хотелось заткнуть уши. Наверное, ни одно место в мире так не располагало к молитве и общению с богом, как ночь в пустыне. Именно там, среди вечных дюн и барханов, слышался голос самого древнего бога, который звал погрузиться в таинства бытия. В душу проникало чувство бесконечности и величия мира. Бог велик, говорила пустыня, а ты, человек, ничтожен. И человек, несмотря на трудный путь и тяжелую работу по развьючиванию верблюдов, послушно преклонял колени и погружал в песок пустыни свое пылающее лицо.

– Помоги нам, Нехебкай! – взывал Джаль-Баракат, протягивая руки к небу. – Благослови нас твоею милостью. Сжалься над теми, кто лежит пред тобою во прахе! А вы, смертные, преклоните головы, потому что Нехебкай избрал вас служить ему. Когда завершится великая Септория, Нехебкай восстанет и заберет избранных, чтобы воздать им должное за преданную службу. Молитесь, братья и сестры! Молитесь, чтобы Септория Второго Исхода завершилась.