Α. Спасский История догматических движений в эпоху Вселенских соборов - Α. Спасский

3. Начиная съ 367 года, года Тианскаго собора, и кончая 378 годомъ, годомъ смерти Валента, когда религиозная политика константинопольскаго двора получила радикальную перемену, въ истории догматическихъ движений мы уже не находимъ какихъ–либо крупныхъ фактовъ, въ которыхъ наглядно выражались бы взаимныя отношения спорящихъ партий, не встречаемъ и соборовъ, выступающихъ съ более или менее определенными догматическими положениями. Жизнь восточной церкви съ поверхности ея спускается въ глубину внутреннихъ отношений, какъ бы скрывается отъ посторонняго глаза и историку нужно много труда и наблюдательности, чтобы подметить главныя течения богословской мысли и раскрыть ихъ логическую необходимость. Въ этомъ отношении время правления Валента представляетъ собой резкий контрастъ по сравнению съ эпохой Констанция. Здесь уже совсемъ невидно той страстной борьбы, которая наполняла царствование последняго — этой постоянной смены партий, уничтожения и новаго образования ихъ, безконечныхъ сим–воловъ и многочисленныхъ соборовъ. Исчерпавши свои силы въ горячемъ напряжении разъ навсегда покончить съ спорнымъ вопросомть, богословская мысль какъ бы ослабеваетъ на время въ своемъ творчестве. Всевозможныя точки зрения были пройдены; партии окончательно сформировались и обособились. Оставалось только подвести итоги всей предшествующей работы, и потому характерной чертой внутренней жизни церкви за время правления Валента является упрощение догматическихъ вопросовъ. Омиусиане заканчиваютъ свою историческую роль. Возникши въ качестве реакции противъ грубаго аномэйства, разлагавшаго все христианское учение въ область теоретическихъ понятий и логическаго схематизма, омиусианетво исходнымъ пунктомъ своихъ догматическихъ построений поставило религиозный интересъ и своимъ учениемъ ο подобии Сына Отцу по существу впервые придало консервативному богословию догматическую устойчивость. Ре–лигиозное начало, царившее въ его системе, привлекло на сторону его все лучшия церковныя силы Востока и нанесло последний ударъ аномейству, а впервые проведенное имъ разграничение терминовъ «ούσία» и «υποστασι», положивъ конецъ многимъ недоразумениямъ, внесло въ богословския разсуждения столь долго недостававшую имъ формальную определенность. Заслуги омиусианства въ истории догматическихъ движений IV века, такимъ образомъ, несомненны. Но будучи по существу дела компромиссомъ между строгимъ арианствомъ и никейскимъ учениемъ, одинаково сближаясь и одинаково отрицая то и другое, оно не могло разсчитывать ни на продолжительное существование, ни на окончательное господство въ церкви. Самый терминъ его: ομοιος κατ ούσίαν. при всемъ своемъ относительномъ значении, какъ мы уже видели, былъ филологически неправиленъ и догматически не твердъ. Судьба назначала омиусианству посредствующую роль быть пере–ходной стадией между арианствующимъ богословиемъ и учениемъ ο единосущии; свою роль оно выполнило въ совершенстве, и въ этомъ состоитъ его историческое значение. Оно подготовило на антиникействующемъ Востоке почву для принятия никейскаго символа и, исполнивъ свсю назначение, должно было удалиться съ исторической сцены. Распадение омиусианства произошло замечательно быстро. Уже александрийский соборъ 362 года нанесъ ему сильный ударъ признаниемъ трехъ ипостасей и соглашениемъ ихъ съ терминомъ «единосущный». Α последовавшее затемъ выделение наиболее лучшихъ представителей его на антиохийскомъ соборе 363 года, при посольстве въ Римъ и тианскомъ собрании лишило его всехъ выдающихся умственныхъ и моральныхъ силъ, которыя ранее были въ его распоряжении. Омиусианство, однако, окончательно не исчезло. Съ непонятнымъ упорствомъ небольшая часть его последователей продолжала отстаивать свою прежнюю позицию. Когда большинство восточныхъ церквей, по прибытии посольства изъ Рима, хотели праздновать победу никейскаго символа на соборе въ Тарсе, около 34 азийскихъ омиусианъ собралось въ Антиохии карийской и здесь, отвергнувъ слово «единосущный, снова возвратилось къ антиохийскому, такъ называемому, лукиановскому символу веры. Другая же, более значительная, часть ихъ въ развитии дальнейшихъ догматическихъ споровъ заняла своеобразное положение. Принявъ въследствие логической и исторической необходимости никейский символъ, т. — е., согласившись на признание единосущия Сына съ Отцомъ, она въ учении ο Духе не могла и не хотела сделать ни малейшаго шага впередъ. Она усвоила себе старое традиционное воззрение на Духа, какъ тварь, и не сдавалась ни на какия убеждения. Безъ сомнения, она впадала въ догматическую непоследовательность и по отношению къ своимъ противникамъ оставалась почти безпомощной, но эта непоследовательность ея имела свои историческия основания. Она служила для этой части последователей омиусианства какъ бы некоторымъ средствомъ самосохранения. После всего пережитаго при Юлиане и начальныхъ годахъ правления Валента омиусианамъ предстояла неприятная участь: или разсеяться въ постепенно возникавшей партии «ново — никейцевъ» или, лишивъ себя всякаго значения въ ходе дальнейшаго развития,сохранить самостоятельность въ качестве обособленной партии, упорно отстаивая отжившую теорию ο Духе. Они избрали последнее и образовали изъ себя какой–то фрагментъ старины, служивший лишь объектомъ для полемическихъ нападений. Въ истории они получили название духоборовъ (πνευματομάχοι) и македонианъ.

На такое именно происхождение духоборской партии указываетъ целый рядъ свидетельствъ древности. Уже Афанасий въ своихъ посланияхъ къ Серапиону, епископу тмуитскому, излагая учение ο Духе Св., направляется не противъ ариань, а къ темъ, которые, хотя и отступили отъ арианъ за хулу ихъ на Сына Божия, однако же мыслятъ ο Духе, какъ твари. Еще яснее выражается Епифаний. Подъ духоборами онъ разумеетъ техъ, кто «првильно и православно думая ο Сыне, хулятъ Св. Духа, не сопричисляя Его по божеству Отцу и Сыну». Точно также и одинъ арианский источникъ позднейшаго прο–исхождения всю разницу между православными и македонианами сводитъ къ вопросу ο Св. Духе. И действительно, Македоний, Елевсий и Евстафий севастийский, — эти три вождя духоборовъ, — значатся въ послании папы Ливерия, какъ принявшие никейский символъ. Эта группа духоборовъ въ отношении образовавшейся почти одновременно съ ней ново–никейской партии богослововъ занимала особое положение. Прошлое связывало ихъ дорогими воспоминаниями, и поскольку вопросъ ο Св. Духе на Востоке вообще до 381 г. не имелъ решающаго значения, разсматривалась ново — никейцами съ весьма дружелюбной точки зрения. Отцы константинопольскаго собора 381 года къ духоборамъ, явившимся сюда въ числе 36 человекъ подъ главенствомъ Елевсия кизическаго и Маркиана лампсакскаго, отнеслись, какъ къ своимъ бывшимъ единомышленникамъ, «напоминали имъ ο посольстве къ римскому папе Ливерию, представляли имъ, что недавно еще охотно они вступали въ полное общение съ ними»… Замечательно, что Григорий Богословъ уже въ 381 году пневматомаховъ называетъ здравомыслящими ο Сыне и разсуждаетъ ο нихъ, какъ ο братьяхъ, разлука съ которыми очень терзаетъ его.

Омийство было последней опорой восточнаго консерватизма. Появившись на сцене истории, какъ догматическая сделка между различными партиями, оно не имело прочной опоры въ церковномъ сознании и держалось на верху церковной жизни, отчасти благодаря соперничеству спорящихъ партий, отчасти покровительству двора. Въ догматическсмъ отношении оно нимало не подвинулось впередъ и все время, пока во главе его стоялъ Евдоксий, оставалось на той точке неподвижности, какая установлена была на константинопольскомъ соборе 361 года. Да и по самому существу дела ни въ усвоенной имъ теории, ни въ историческомъ положении, какое выпало на долю его, не заключалось никакихъ элементовъ къ дальнейшему развитию, потому что всякий шагъ впередъ могъ бы повести къ собственному крушению. Омии ослабили себя уже въ самомъ начале своего го–сподства. Разорвавъ связь съ аномэями и разгромивъ омиусианъ, они на освободившияся кафедры должны были ставииь людей, стоявшихъ съ ними лишь въ случайномъ соприкосновении. Такъ въ Анкиру они поставили Афанасия, въ Антиохию известнаго намъ Мелетия, въ Лаодивию Пелагия. Не говоря ο Мелетии, подписи Афанасия и Пелагия уже встречаются подъ формулой антиохийскаго собора 363 г., признавшаго терминъ: ομοούσιος Оба вошли въ составъ ново–никейской партии, и Василий Великий переписывался съ ними. Но на этомъ разложение партии омиевъ не остановилось. Около 369 года скончался Евдок–сий, глава омийской партии, и место его занялъ Демофилъ, личность известная въ истории. Родомъ изъ фессалонникъ, происходивший изъ незначительной семьи, онъ въ известияхъ истории въ первый разъ выступаетъ, уже въ качестве епископа берийскаго, какъ авторъ первой сирмийской формулы. Когда папа Ливерий, по распоряжению Констанция отправленъ былъ въ ссылку въ Берию, онъ порученъ былъ наблюдению Демофила, которому и удалось убедить его подписаться подъ сирмийскимъ изложениемъ. Въ письме своемъ къ восточнымъ папа называетъ его «своимъ господиномъ и возлюбленнымъ бра–томъ. Затемъ мы его встречаемъ рядомъ съ Урзакиемъ и Валентомъ въ составе посольства, явившагося на ариминский соборъ съ такъ называемой датированной верой, т. — е. въ самый начальный моментъ образования омийской партии. Избрание его въ константинопольские епископы состоялось по постановлению собора, утвержденнаго Констанциемъ, но въ пастве вызвало протестъ; при возведении его на кафедру въ толпе, собравшейся по этому поводу, многие кричали: άναξος (недостоинъ) вместо: όίξιος . Подлинность его омийскихъ убеждений, однако, весьма сомнительна. Изъ небольшого отрывка его ветупительной проповеди, сохрайявшагося у Филосторгия, видно, что Демофилъ принадлежалъ скорее къ умеренному консервативному направлению, близкому къ церковному преданию. По своимъ догматическимъ убеждениямъ онъ скорее напоминаетъ Евсевия кесарийскаго, чемъ Акакия и Евдоксия. «Сынъ рожденъ волею Отца и вне времени, непосредственно. Богъ напередъ зналъ, что всякое творение съ Его стороны невозможно, не являясь столь чистымъ, какъ Онъ Самъ, и потому въ Сыне создалъ посредника Себе, какъ служитиеля и исполнителя Своихъ хотений». Широкая догматическая политика омиевъ при немъ, повидимому, еще далее распространила свои границы. Даже ново–никейцы были довольны его назначе–ниемъ. Въ письме къ своему другу Евсевию самосатскому, Василий Великий сообщаетъ ему, что прибывшие изъ Константинополя разсказываютъ ο составленной Демофиломъ «какой–то «πλάσμα» (выдумке, изобретении) православия и благочестия (ορθότητος хаι ευλαβείας), такъ что все разномысленные въ городе пришли въ согласие, и некоторые изъ окрестныхъ епископовъ приняли единение». Если въ словахъ Василия и сквозитъ некоторое насмешливое сомнение въ правоверии изданнаго Демофиломъ документа, то омиусиане и духоборцы могли только радоваться его поведению. Символъ веры, какой предложили Евстафию севастийскому въ Кизике, проповедовалъ «подобосущие» и содержалъ «хулы на Духа Святаго». Очевидно, въ счастливомъ семействе Демофила всемъ было место… Но восприиимая въ себя чуждые элементы, расширяя свою догматику до неопределенныхъ пределовъ, омийство само копало себе могилу.