Новый Мир ( № 4 2012) - Новый Мир Новый Мир

“Но человек — существо асоциальное, претендующее на внутреннюю свободу, пытающееся убежать из социума и спрятаться в социальных сетях параллельного мира. Ибо в нем, в этом мире, доминирует не Другой. В нем перемигивается бесконечная множественность „Я”. Это мир самоименования. Поэтому социальные сети асоциальны. В них каждый открывается таким, каким он себя придумал. Если реальный мир — это мир социальных позиций, то параллельный мир — это мир виртуальных диспозиций, материализации того, что люди думают о себе, а не того, что они есть на самом деле”.

Линор Горалик. Сергей Гандлевский в цикле “Среда”. — “Культурная инициатива”, 2012, 14 января <http://kultinfo.ru>.

“Сергей Гандлевский читает собственные тексты так, как будто совершает глубоко осознанное признание на допросе: следователи не видны слушателю, но хорошо известны поэту; признающийся полностью отдает себе отчет в последствиях; тем, кто спрашивает с поэта, нет, собственно, никакой нужды ни о чем допытываться: подследственный сам бесповоротно решил, что он собирается рассказать о себе — а чего от него нельзя добиться ни при каких обстоятельствах, никакой ценой. Такая манера чтения своего рода обратна исповедальной; здесь нет барочного эмоционального нажима, взывающих к состраданию пауз, артистических модуляций голоса. Это — лишенное жестикуляции признание, совершаемое (стоя) человеком, уже судившим себя по собственному внутреннему закону, вынесшим единственно значимый приговор, — и теперь, собственно, всего лишь излагающим обстоятельства своего дела; что бы ни последовало, худшее позади”.

Алла Горбунова. Свобода от любой несвободы. Беседовал Александр Марков. — “Русский Журнал”, 2012, 25 января <http://russ.ru>.

“Здесь я тяготею к тому типу мистиков, которые сополагают слова „Бог” и „выгребная яма”. К тем, кто, как Блейк, способны увидеть в похоти козла щедрость Бога. Потому что если мы скажем что-то одно, „любовь”, например, а не скажем при этом „выгребная яма”, мы солжем. „Но храм любви стоит, увы, / На яме выгребной; / О том и речь, что не сберечь / Души — другой ценой”, — писал Йейтс. Когда мы говорим о любви, мы всегда должны помнить о выгребной яме. Когда говорим о красоте и молодости, мы всегда должны помнить о старости и смерти. Когда говорим о достижениях европейской культуры, должны помнить о голодающих африканских детях. Ну и т. д. Точка между отвратительным и возвышенным, уродливым и прекрасным, точка их превращения друг в друга, перехода одного в другое — тайна, которая захватывает меня еще с детства”.

“Моя первая книга стихов называется „Первая любовь, мать Ада”, меня много упрекали за это название, и справедливо, но в нем я как раз имела в виду указание на эту тайну. Первая любовь, мать Ада, — это из Данте, у него говорится, что Ад был сотворен первой любовью. Есть максимум, на котором красота превращается в уродство, и этот максимум мы никогда не видим. Ангел красоты на миг закрывает рукой лицо, он отводит руку — и мы видим демона уродства. Но что там происходило за его ладонью, один миг? В моих стихах часто маска красоты и уродства — это одна маска, как маска трагедии и комедии. Я люблю гадких утят”.

Иван Давыдов. Разрушители иерархий. — “Эксперт”, 2012, № 2, 16 января <http://expert.ru>.

“В мире, где все абсолютно равны, законы имеют обратную силу, Интернет уравнивает не только тех, кто находится в нем сейчас, но и тех, кто, собственно, культуру создавал в прошлом. Классиков, скажем так, и современников. Аргумент к авторитету перестает работать, потому что авторитетов не осталось. Единственная иерархия, которая в этом мире сохраняет уместность, — это иерархия ответов на поисковый запрос. Важны первые десять ссылок, которые выдает поисковик. Дальше никто все равно листать не станет. Я ведь не случайно отметил выше: чтобы процитировать Канта, я не полез на полку за книгой, хотя книга на полке у меня имеется, я просто пошел по первой попавшейся ссылке. Впрочем, я, конечно, знал, что именно ищу, а это очевидный рудимент”.

Екатерина Дайс. Сергей Калугин и беззащитный Господь. Гностицизм в русском роке. — “Русский Журнал”, 2012, 31 января <http://russ.ru>.

“Русский рок уже давно стал больше, чем песенной культурой, в нем находят выражение чаяния людей постхристианской эпохи, в которой мы живем. По сути дела рокеры становятся духовными лидерами, вынужденными зачастую высказывать свою лояльность к официальной религиозной традиции, но тем не менее гнущими свою линию. А линия эта представляется нам сугубо гностической”.

“<...> значительный современный писатель, в творчестве которого присутствуют отсылки к гностическим идеям — Виктор Пелевин, по признанию Сергея Калугина, пишет такие тексты, какие писал бы он сам, если бы умел сочинять романы, а не тексты рок-песен. Что же мы видим у самого Калугина? Прежде всего, конечно же бросается в глаза песня „Абраксас”, названная по имени известного гностического символа — человека с головой петуха и змеевидными ногами, иногда отождествляемого с богом гностиков, создавшим материальный мир, — Демиургом. Это очень страшная песня, исполняемая дуэтом, один из участников которого демонически рычит”.

Екатерина Дайс. “Новейшее время закончилось…” Беседа с культурологом о тайных культурных культах, мистериальной традиции в современной культуре, “рифмах френдленты” и половой принадлежности Бога. Беседовала Ольга Балла. — “Частный корреспондент”, 2012, 31 января <http://www.chaskor.ru>.

“Представитель мистериальной традиции с точки зрения психологии — депрессивный тип. С точки зрения истории религии это гностик. Главное для гностиков представление: есть два божественных начала. Одно из них — условно говоря, хорошее, но оно не вмешивается в земные дела. Другое — не то чтобы злое, но неразумное. Оно творит зло не преднамеренно, а по неумению и недомыслию. Мир — его порождение — безнадежно и непоправимо плох. Это депрессивная картина мира”.

“Как мы знаем, в истории не было государств, которые были бы основаны на гностической линии. <...> Это уже цивилизационный вопрос: государство не может быть основано на представлении — коренном для мистериальной традиции — о том, что все плохо и будет плохо всегда, и в этом смысле мы здесь, на земле, ничего изменить не можем. То есть, если мыслить в категориях психоаналитических, депрессивное государство невозможно. А государство, скажем, маниакально-депрессивное или параноидальное — вполне возможны”.

“Кроме Андруховича, на современной литературной карте Украины интересен Сергей Жадан. Я вообще считаю его гностиком. Правда, гностик он, так сказать, стихийный, ибо совершенно не интересуется идеями гностицизма”.

Лев Данилкин. Книги под угрозой. Проблема не в том, что вместо бумажных книг будут электронные; проблема в том, что книги вообще мутируют. — “Афиша”, 2012, 19 января <http://www.afisha.ru/daily/books>.

“<...> эта бесконечная пластичность электронных книг может перевернуть все наши представления о книгоиздании. Это ведь гораздо радикальнее, чем разные издания одной книги, в которых могли быть исправления и дополнения. Сами книги тем не менее воспринимались — и автором и читателем — как неменяющиеся, константные объекты. Какими видим их мы, такими увидят и наши потомки, это очевидные всем правила игры. Соответственно, „фиксация типографией” обеспечивала своего рода культурный консервант, помогала защитить оригинальные документы от порчи, давала тем, кто занимается написанием истории, более солидное основание”.

“Всякий раз, когда на экране происходит обновление, книга может меняться. Это как страница веб-сайта, которая может до бесконечности редактироваться. Никаких технологических ограничений на вечное редактирование больше нет — стоимость изменения цифрового текста близка к нулю. Получается, что книги — это организованные массивы информации, которая может меняться по ходу. Ревизия за ревизией — сколько не жалко”.

Григорий Дашевский. Опыт неприятеля. — “ Citizen K ”, 2012, № 1 (19), 6 февраля <http://kommersant.ru/citizen_k>.

“Хвалители предупреждают, что книга [Джонатана Литтелла „Благоволительницы”] „вызовет у читателя сопротивление”, или называют ее „болезненной проверкой читателя” — но (продолжают они) читатель обязан это сопротивление преодолеть, обязан на эту болезненность согласиться. А почему читатель обязан преодолевать свое сопротивление?”