Молодой Бояркин - Александр Гордеев

а с другой сидела Дуня.

Бояркин сел с прыгающим сердцем и давно забытой робостью.

– Как сегодня поработали? – тут же спросила Надя.

– Неплохо поработали.

– Неплохо. Ха-ха-ха… А кино вам понравилось?

– Ерунда.

– Ерунда?!

– Да.

Вопросы у Нади кончились. Девчонки время от времени выходили в центр фойе

танцевать, но Дуня лишь наблюдала.

Старый плетневский клуб строился, возможно, с учетом землетрясений, но без учета

современных танцев. Пол фойе в самом эксплуатируемом месте прогнулся, и на самые

сильные такты электронной музыки, когда толпа переступала или подпрыгивала сообща, он

прогибался еще глубже, отзываясь надсадным скрипом. Танцующих это почему-то очень

веселило. Несколько раз, когда пол скрипел особенно жалостливо, Дуня взглядывала на

незнакомого человека, и Бояркина потрясло то, что они поняли друг друга, еще не

познакомившись, еще не сказав друг другу ни слова.

Надя несколько раз заговаривала с Николаем, но он отвечал вяло и коротко. Каждый

раз, когда начиналась медленная музыка, подходящая для танцев парами, Надя вся

поджималась и, собирая губы в пучок, ждала его приглашения. Это ожидание очень

красноречиво выражалось на ее лице, но Бояркин намеренно ничего "'но замечал". Наконец,

раскрасневшись от волнения, Надя повернулась к Николаю и пригласила сама.

Танцуя, Николай наблюдал за Дуней, не понимая, почему она все время смотрит на его

руки, лежащие на Надиной талии. "Они у меня грязные", – с ужасом подумал Бояркин. Ему

захотелось их куда-нибудь спрятать, а эта проклятая музыка все тянулась. Николай

сконцентрировал на руках такое внимание, что они вспотели и, наверное, покраснели.

Потом, уже на месте, Бояркин осторожно взглянул на руки – они были чистые. "А что

если пригласить ее? – лихорадочно думал он. – Нет, она не пойдет. И тогда все пропало…

Может быть, просто поговорить?"

Николай собрался с духом, выбрал момент, когда Надя ушла танцевать, и пересел на

ее место. Он знал, это перемещение сразу станет замечено всеми и выдаст его с головой,

поэтому всей его решимости едва хватило на то, чтобы медленно приподняться, потом, не

разгибаясь, как в кинотеатре, когда не хочешь мешать сидящим позади, сделать маленький

шаг и опуститься на соседнее громко стукнувшее сиденье. Дуня с недоумением отстранилась

к другому подлокотнику.

– Куда вы пойдете после школы? – спросил ее Николай и от волнения это прозвучало

почему-то требовательно.

– В какой-нибудь институт, – автоматически и почти такой же скороговоркой ответила

она.

– Почему в "какой-нибудь"? Разве вам все равно?

– Нет, я знаю точно. Но это такая большая мечта, что я боюсь говорить.

– И не скажете?

– Нет. Не скажу.

– А вы не боитесь, что ошибетесь в своей мечте?

– Думаю, что не ошибусь.

– А вы знаете, мечту ведь можно испытать. Теоретически…

– Как? – спросила Дуня и, повернувшись к нему, посмотрела прямо в глаза без всякой

робости, лишь с крайним любопытством.

На несколько мгновений Бояркин забыл, о чем только что говорил. Дуня ждала ответа

и не понимала, что долго смотреть такими огромными, распахнутыми глазами просто нельзя,

это почти что неприлично.

– В общем, все просто, – глядя куда-то на пол, заговорил Бояркин, – возьмите два

тетрадных листка и перепишите на одном все свои особенности, способности, задатки – все,

что у вас, по вашему мнению, есть, а на другой – все необходимые качества для того, чтобы

стать, ну, к примеру, врачом. Только не жалейте бумаги – напишите обязательно на разных

листках и когда будете писать на втором, о первом забудьте вообще. Самое трудное тут в том,

чтобы оценить себя непредвзято, искренне, принципиально, не льстить себе.

Надя села на место Бояркина и вступила в разговор. В музыке как раз образовался

какой-то перерыв, и к ним подошли другие девчонки. Тут же оказался и Санька, Выглядел он

кавалером, несмотря на то, что его Тамарка была всего лишь "чернильницей". Он щеголял в

сером пиджаке, заметном под расстегнутой курткой, и в отглаженных брюках, заправленных,

права, в грязные сапоги, такие же, как и у остальных ребят.

Разговор получился очень живой. Девчонкам было сейчас просто необходимо

говорить о своих мечтах, планах, и новый, неожиданный собеседник подходил для этого

лучше всего.

– Если есть целеустремленность, то можно всего добиться, – сказала высокая девушка

со светлой косой, со светлыми, чуть близорукими глазами, с плавными движениями (Санька

держался около нее, очевидно, это и была Тамарка, которую, похоже, он выбрал по росту).

– Ну, одна лишь целеустремленность – это тоже плохо, – возразил ей Бояркин. – Она

высушивает жизнь, проносит нас мимо многого хорошего. Жить надо все-таки настоящим, а

уж потом будущим. Если внимательно и счастливо жить настоящим, то будущее само собой

сложится хорошо. Целеустремленность хороша тогда, когда она естественна, без натуги…

Дуня слушала его очень внимательно. Бояркин старался смотреть на нее не чаще, чем

на других, потому что всякий раз, когда он встречался с ней глазами, его окатывало жаром.

Бояркин мог бы говорить без конца, но динамики хрипло рыкнули, и после жужжания

перематываемой ленты снова понеслась музыка. Девчонки отправились танцевать, им было

неловко, что музыка звучала вхолостую. Дуня взглянула на свои маленькие часики.

– Поздно уже, – сказал Бояркин, пытаясь опередить ее мысли.

– Да, поздно.

– Пойдемте…

– Нет, я одна. Вам нельзя.

– Почему?

– Нельзя.

– Но почему же нельзя? Что здесь такого?

– Хотя бы потому, что у меня есть… у меня есть друг. Он далеко. Поэтому не нужно…

Дуня вскочила и так же стремительно, как в прошлый раз, пошла к выходу. Бояркин

остался на месте – взволнованный, но теперь словно окаченный ледяной водой.

Танцы продолжались, стучали шары на бильярдном столе, но Бояркину стало очень

пусто. Он посидел еще минут пять и, выйдя на крыльцо, нерешительно остановился. Вышел

и закурил Санька. Почти сразу же появилась и Надя. Она скользнула мимо них, коротко

взглянув на Бояркина, и медленно зашагала по улице. Николай понял этот нехитрый Надин

прием и только пожалел ее.

– Так это ты что же, учителем, что ли, работал? – спросил Санька.

– Откуда ты взял? – удивился Бояркин. – Нет, не работал. Учился в пединституте, да

бросил.

– Зря ты это. Путных учителей и так мало. А почему бросил?

– Да так, по дурости, – думая совсем о другом, сказал Бояркин первое, что пришло в

голову. – Ну, пока. Спокойной ночи…

"А ведь, по сути дела, все рухнуло, – думал он по дороге в общежитие. – Зачем у нее

друг? И я не заинтересовал ее. Все,