Бегущий в Лабиринте (Трилогия) - Джеймс Дашнер (Дэшнер)

– Больно? – переспросил Минхо. – Кого ты встретил в доме? Что тебе сказали?

Выбора нет, сейчас нельзя скрывать от товарищей правду.

– Там была… Тереза.

Томас ожидал охов и ахов, удивленных выкриков или обвинений во лжи, однако в ответ наступила тишина и можно было даже расслышать, как свистят в пустыне предрассветные ветры.

– Чего?! – спросил наконец Минхо. – Ты серьезно?

Томас в ответ кивнул, тупо глядя на треугольный камешек в песке. За последние несколько минут заметно посветлело.

– И ты бросил ее? Убежал?! – потрясенно спросил Минхо. Что ж, его можно понять. – Слышь, чувак, колись давай. Все расскажи как есть!

Превозмогая боль в душе и сердце, Томас поведал, что случилось в домике на отшибе пустынного города: как он узнал Терезу, как она задрожала и начала вести себя точь-в-точь как Галли перед убийством Чака, о предупреждении держаться от нее подальше. И только о поцелуе Томас умолчал.

– Фига… – устало выдохнул Минхо, подытожив рассказ одним метким словом.

Прошло несколько минут. Ветер шелестел по земле, а на горизонте, обозначая рассвет, подымался оранжевый купол солнца. Все молчали. Кто-то сопел, кто-то покашливал или шумно дышал. Кто-то пил воду из пакетика. За ночь город как будто вырос: ряды домов протянулись к безоблачному синепурпурному небу. Еще день или два, и глэйдеры достигнут его пределов.

– Нам приготовили ловушку, – произнес наконец Томас. – Не знаю, что случилось бы и сколько бы наших погибло… Наверное, все. Тереза нарушила план и спасла нас. Ее словно запрограммировали… – Томас судорожно сглотнул. – И она поплатится за проявление воли.

Минхо положил руку ему на плечо.

– Чувак, если бы этот стебанутый ПОРОК хотел прикончить Терезу, она уже гнила бы под грудой камней. Она крутая. Может быть, круче любого из нас. Выживет.

Набрав полную грудь воздуха, Томас выдохнул и почувствовал себя лучше. Невероятно, но ему полегчало. Минхо прав.

– Я знаю. Знаю, и все тут.

Минхо поднялся на ноги.

– Пару часов назад мы должны были сделать привал и поспать. Однако благодаря мистеру Тушканчику, – он слегка хлопнул Томаса по голове, – пробегали, как тузики, до самого рассвета, чтоб его. Тем не менее отдохнуть надо. Под простынями, но поваляемся.

Для Томаса все закончилось благополучно. Восходящее солнце превратило внутреннюю поверхность век в малиновые шторки, испещренные черными крапинками. Заснул он моментально – натянув на голову простыню, чтобы не напекло. И чтобы отгородиться от собственных бед.

Глава двадцать вторая

Минхо позволил им проспать целых четыре часа. Будить никого не пришлось: солнце прожарило землю и лежать на ней стало невыносимо. К тому времени Томас проснулся, позавтракал и уже заново укладывал снедь в мешок. Одежда насквозь пропиталась потом; запах немытых тел висел над бивуаком будто зловонная дымка, и Томас надеялся, что его лепта в «ароматизацию» лагеря не самая большая. Душ в бараке вспоминался как чистая роскошь.

Собираясь в дорогу, глэйдеры хранили мрачное молчание. Радоваться было нечему, однако два обстоятельства не позволяли Томасу сдаваться. (Хорошо, если и другим не позволят.) Во-первых, его переполняло жгучее любопытство – узнать, что же такое в этом треклятом городе, который буквально растет на глазах. И во-вторых, надежда, что Тереза жива и здорова. Вдруг она прошла через какой-нибудь плоспер и давно опередила глэйдеров? Вдруг она в городе!

В душе Томаса расцвела надежда.

– Шагом марш, – скомандовал Минхо, и глэйдеры снялись с места.

Шли по сухой, пыльной земле. Томас без разговоров понимал: ни у кого нет сил бежать под палящим солнцем. А если бы и были – не хватит воды, чтобы напиться после основательной пробежки.

Группа двигалась, прикрываясь простынями. По мере того как таяли запасы еды и питья, их освобождалось больше, и все меньше глэйдеров шли парами. Томас первым оказался один. Наверное, потому, что никто не хотел идти подле него – после истории-то с Терезой. Впрочем, жаловаться Томас и не думал, одиночество он воспринял как подарок.

Ходьба сменялась перерывами на поесть и попить. Жар окутывал плотно, как вода в океане, по которому приходилось плыть. Ветер дул, но не приносил облегчения – хлестал пылью и песком, чуть не рвал из рук простыни. Мучил кашель и зуд в глазах от набившейся в уголки пыли. После каждого глотка пить хотелось еще сильнее, а запасы были так скудны. Если в городе не сыщется источника…

Нет, гнать такие мысли. Гнать прочь.

Каждый шаг был мучительней предыдущего. Никто не разговаривал. Казалось, произнеси пару слов – и сил на них потратишь ого-го. Можно лишь перебирать ногами, медленно, упорно, и смотреть безжизненным взглядом на цель – приближающийся город.

Дома росли как живые. Вскоре Томас уже различал каменные их части, сверкание стекол на солнце – чуть меньше половины их было разбито. Издалека улицы казались пустыми; огни нигде не горели. Деревьев тоже никто не заметил. Да и откуда им взяться, при таком-то климате! И могут ли в подобном месте жить люди? Где им пищу выращивать? Что ждет глэйдеров?

Завтра. Дорога отняла времени больше, чем рассчитывал Томас. Впрочем, завтра группа уж точно достигнет города. Может, его лучше вообще обойти стороной, однако припасы необходимо пополнить. Выбора нет.

Вперед, вперед… Жара не ослабевала.

Когда наконец наступил вечер и солнце безумно медленно стало исчезать за далеким западным горизонтом, ветер усилился и принес слабенькую прохладу. Слава Богу, хоть какое-то облегчение.

К полуночи, когда Минхо велел остановиться, чтобы поспать, ветер набрал больше силы – задувал порывами, хлеща и поднимая пыльные вихри.

Позднее, лежа на спине и завернувшись в подтянутую до самого подбородка простыню, Томас вглядывался в звездное небо. Ветер успокаивал, баюкал. От усталости разум постепенно утратил ясность, сияние звезд поугасло, и пришел сон.

Томас сидит на стуле. Ему десять или двенадцать лет. Тереза – намного моложе, но все та же, знакомая, – сидит напротив. Между ними – стол. Ей примерно столько же лет, сколько и Томасу. Кроме детей, в комнате никого. Свет – бледный и желтый – проникает через квадратное отверстие в потолке, прямо над столом.

– Старайся лучше, – говорит Тереза, скрестив руки на груди. Даже в столь юном возрасте он не удивлен ее жестом, таким знакомым, привычным. Как будто Терезу Том знает очень давно.

– Я стараюсь, – говорит Томас не своим голосом. Бессмыслица какая-то.

– Нас убьют, если не справимся.

– Знаю.

– Ну так старайся!

– Стараюсь!

– Отлично, – сообщает Тереза. – И знаешь что? Я больше с тобой не разговариваю, пока у тебя все не получится.

– Но…

«Имысленно тоже». Ее голос звучит у Томаса в голове. Ему от этого по-прежнему страшно, и он никак не может повторить за Терезой. Ну вот…

– Тереза, дай еще пару дней, я справлюсь.

Она не отвечает.

– Хоть один день.

Тереза молча взирает на Тома. Ее не уговорить. Она смотрит на стол и ноготком скребет пятнышко на деревянной поверхности.

– Нельзя же просто так со мной не разговаривать. – Нет ответа. Бесполезно, Томас слишком хорошо знает Терезу: она та еще упрямица.

– Ладно, – сдается Томас и, закрыв глаза, вспоминает наставления инструктора: представить море чистой черноты и прямо перед собой – лицо Терезы. Последним усилием воли он формирует слова и посылает их ей: «Воняешь, как мешок какашек».

Улыбнувшись, Тереза отвечает: «И ты тоже».

Глава двадцать третья

Томас проснулся. Ветер бил по лицу, словно желая невидимыми руками сорвать с головы скальп, унести прочь одежду. Еще не рассвело; было холодно, и Томас дрожал всем телом. Приподнявшись на локтях, он огляделся и едва рассмотрел скрюченные фигуры товарищей – на ветру простыни туго облепили их тела. Их простыни…

Разочарованно застонав, Томас вскочил на ноги – в какой-то момент ночью с него сорвало накидку, и она улетела. При таком ветре унести ее могло миль на десять.

– Чтоб меня… – шепотом ругнулся Томас и сам себя не услышал из-за воя ветра. Вспомнился сон… да сон ли это? Может, именно воспоминания? Да, скорее всего. Беглый взгляд в прошлое, когда Томас с Терезой совсем еще детьми учились телепатическому общению. От тоски стиснуло сердце, усилилось чувство вины из-за того, что Томас – часть проекта «ЭТО ПОРОК». Он погнал тяжелые мысли прочь, усилием воли запер в дальнем углу подсознания.