Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер

— Я не могу уехать, — ответил Гарри. — Я жду одного человека.

— Ждете одного человека? Да что вы мне рассказываете! Вас хочет видеть вся Америка. Вы станете звездой огромной величины.

— Я не могу уехать, у меня собака.

— Ну и что, мы возьмем ее с собой. Мы будем ее холить и лелеять, вот увидите: у нее будет няня, свой повар, ее будут выгуливать и вычесывать. В общем, складывайте чемодан — и вперед к славе, друг мой!

И Гарри уехал из Авроры в многомесячное турне по всей стране. Скоро все только и говорили, что о нем и его потрясающем романе. Дженни, где бы она ни была, на кухне в «Кларксе» или в своей спальне, следила за новостями по радио и телевидению. Она покупала все газеты, печатавшие статьи о нем, и благоговейно их хранила. Увидев в магазине его книгу, она каждый раз покупала ее. У нее было больше десятка экземпляров. И все она прочла. Она часто спрашивала себя, не вернется ли он за ней. Когда приходил почтальон, она ловила себя на том, что ждет письма. Когда звонил телефон, надеялась, что это он.

Она ждала все лето. Когда на дороге ей попадалась машина, похожая на машину Гарри, ее сердце билось чаще.

Она ждала осенью. Когда двери «Кларкса» открывались, ей казалось, что это он, что он вернулся за ней. Он был любовью всей ее жизни. Она ждала и, чтобы отвлечься, перебирала в памяти те благословенные дни, когда он приходил работать в «Кларксе», за столиком номер 17. Здесь, рядом с ней, он написал шедевр, который она читала каждый вечер. Если бы он по-прежнему жил в Авроре, он мог бы приходить сюда каждый день: она осталась бы официанткой — просто ради удовольствия быть подле него. И не важно, что она до конца своей жизни так и будет подавать гамбургеры, ведь она будет подле него. Она сохранит этот столик за ним, навсегда. И, невзирая на негодование матери, она на свои деньги заказала металлическую пластину и привинтила ее к столику номер 17. На пластине было выгравировано:

13 октября 1976 года она отпраздновала свой двадцать шестой день рождения. Гарри был в Филадельфии, она прочитала об этом в газете. С момента отъезда он ни разу не давал о себе знать. В тот вечер в гостиной их дома, в присутствии родителей, Тревис Доун, который уже год каждое воскресенье приходил к ним обедать, попросил ее руки. И Дженни, утратившая надежду, дала согласие.

Июль 1985 года

Прошло десять лет. Время изгладило из памяти призрак Нолы и ее похищение. На улицах Авроры жизнь давно вступила в свои права: снова ребятишки на роликах шумно играли в хоккей, снова везде прыгали через веревочку, снова на тротуарах появились огромные классики. А на главной улице перед кондитерской семейства Хендорф, где горсть конфет стоила уже почти доллар, снова громоздились велосипеды.

В середине июля, поздним утром, Гарри сидел на террасе Гусиной бухты, наслаждаясь теплом и прекрасной погодой, и правил страницы своего нового романа; у его ног спал пес Шторм. Стая чаек пронеслась над домом. Он проследил за ними взглядом, они сели на пляже. Он тут же встал и пошел на кухню за сухим хлебом, который хранился в жестяной коробке с надписью «На память о Рокленде, Мэн»; потом спустился на пляж и стал кидать хлеб чайкам. Старый, больной артрозом Шторм ковылял за ним по пятам. Он уселся на камни поглядеть на птиц, и пес сел рядом с ним. Он долго гладил его. «Бедный мой старый Шторм, — говорил он псу, — трудно тебе ходить, да? Просто ты уже совсем не молод… Помню тот день, когда я тебя купил, прямо перед Рождеством семьдесят пятого… Ты был крохотный комочек шерсти, в два моих кулака, не больше».

Внезапно он услышал, что его кто-то окликнул.

— Гарри?

На террасе кто-то стоял и звал его. Гарри прищурился и узнал Эрика Рендалла, ректора Университета Берроуза в Массачусетсе. Они познакомились на одной его лекции год назад, понравились друг другу и с тех пор регулярно общались.

— Эрик? Это вы? — откликнулся Гарри.

— Он самый.

— Подождите, сейчас поднимусь.

Пару секунд спустя Гарри с тяжело тащившимся следом лабрадором поднялся к Рендаллу на террасу.

— Я пытался вам дозвониться, — извинился ректор за неожиданный визит.

— Я часто не подхожу к телефону, — улыбнулся Гарри.

— Это ваш новый роман? — спросил Рендалл, разглядывая разбросанные на столе листы бумаги.

— Да, осенью должен выйти. Два года над ним работаю… Мне надо еще раз прочесть корректуру, но, знаете, по-моему, я никогда не смогу написать ничего лучше «Истоков зла».

Рендалл бросил на Гарри сочувственный взгляд:

— В сущности, все писатели пишут за всю жизнь одну-единственную книгу.

Гарри кивнул и предложил гостю кофе. Потом они уселись за стол, и тогда Рендалл сказал:

— Гарри, я позволил себе явиться, потому что, насколько мне помнится, вы говорили, что хотите преподавать в университете. Так вот, на факультете литературы в Берроузе освобождается место. Я знаю, мы не Гарвард, но мы достойный университет. Если место вас интересует, оно ваше.

Гарри повернулся к собаке цвета солнца и потрепал ее по загривку.

— Слышишь, Шторм, — прошептал он на ухо псу. — Я скоро буду профессором в университете.

6. Принцип Барнаски

— Видите ли, Маркус, слова — это замечательно, но порой они напрасны, одних слов мало. Бывают моменты, когда некоторые не желают вас слушать.

— И что тогда делать?

— Хватайте их за шкирку и жмите локтем на горло. Как можно сильнее.

— Зачем?

— Чтобы их задушить. Когда слова бессильны, бейте кулаком.

В начале августа 2008 года прокуратура штата Нью-Гэмпшир представила судье, ведущему дело, новое заключение, где говорилось, что в свете вновь открывшихся в ходе расследования обстоятельств убийцей Деборы Купер и Нолы Келлерган является Лютер Калеб; он похитил девушку, забил ее насмерть и похоронил в Гусиной бухте. На основании этого заключения судья вызвал Гарри на срочное заседание, где с него были окончательно сняты все обвинения. Этот поворот событий придал делу привкус большого летнего сериала: Гарри Квеберт, звезда, становится жертвой своего прошлого и попадает в опалу, ему грозит смертная казнь, его карьера разрушена, но в конечном итоге он оказывается невиновен.

Лютера Калеба накрыло волной мрачной посмертной славы, его жизнь была выставлена на всеобщее обозрение во всех газетах, а его имя причислено к пантеону величайших преступников в истории Америки. Вскоре все внимание общества переключилось на него. Газетчики копались в его жизни, иллюстрированные еженедельники в красках расписывали его прошлое — беззаботные годы в Портленде, талант живописца, бандитское нападение, все, что он выстрадал, — и во множестве публиковали фотографии, купленные у близких. Особенно впечатлила публику потребность писать обнаженных женщин, и журналисты обращались за разъяснениями к психиатрам: насколько известна подобная патология? Возможно ли было, исходя из нее, предвидеть столь трагическое развитие событий? Из-за утечки в полиции в прессу попали фотографии портрета, найденного у Элайджи Стерна, и это дало пищу для самых невероятных домыслов: все задавались вопросом, почему Стерн, влиятельный и уважаемый человек, допускал сеансы живописи, на которых позировала обнаженная пятнадцатилетняя девочка?

Некоторые обратили осуждающие взоры на прокурора штата, считая, что он действовал необдуманно и поторопился посадить Квеберта. Были и такие, кто полагал, что, подписав пресловутое заключение, он поставил крест на своей дальнейшей карьере. Прокурора отчасти спас Гэхаловуд. Как руководитель полицейского расследования, он взял всю ответственность на себя: созвав пресс-конференцию, заявил, что это он арестовал Гарри Квеберта, но он же и выпустил его на свободу, и это не парадокс и не провал, а, напротив, свидетельство исправного функционирования правосудия. «Мы никого не посадили по ошибке, — сказал он многочисленным журналистам. — У нас были подозрения, мы их рассеяли. В обоих случаях мы действовали последовательно. В этом и состоит работа полиции». И, объясняя, почему потребовалось столько лет, чтобы установить личность преступника, сослался на свою теорию концентрических кругов: Нола была центральным элементом, вокруг которого вращалось множество других. Чтобы найти убийцу, их требовалось отсекать по одному. Но вся эта работа могла быть проделана лишь благодаря тому, что было обнаружено тело. «Вы утверждаете, что на раскрытие этого убийства ушло тридцать три года, — напомнил он собравшимся, — но в действительности нам понадобилось всего два месяца. Все остальное время ничего не происходило: нет трупа — нет убийства. Только пропавшая без вести девочка».